Доброй ночи, любовь моя

Дверь была из массивного дерева с дверным молоточком в форме львиной головы. Ханс Нэстман взялся было за него, однако дверь тут же открылась. На пороге стоял мужчина в темном костюме.

– Не стоит им пользоваться, – сказал он. – Его все равно не слышно. Он просто для украшения.

Мужчина был худой и загорелый, волосы у него были собраны в хвост. Он крепко пожал ей руку:

– Матс Андерссон. Добро пожаловать.

Ханс Нэстман взял ее за локоть и провел в дом. Она почувствовала какое-то движение в доме.

– Заходите, жена моя скоро выйдет. – И понизил голос: – Это, как бы сказать... трудно для нее, да и для нас обоих, собственно.

Комната была большая, узкая и длинная, вся оформлена в черно-белых тонах. В центре стоял рояль. Сквозь узкие окна светило солнце, косыми полосами ложась на пол, на ряд черных кожаных кресел у стены. На выступе, похожем на алтарь, стояли две свечи в серебряных подсвечниках. Мартина на фотографии была в сиреневой майке. Под тканью угадывались соски.

Полицейский подошел к фотографии.

– Да, – сказал отец. – Это она.

– Я догадался. Как давно сделан снимок?

– Прошлым летом. Тогда было по-настоящему жарко. Она любила жару, зря она родилась в такой стране, как наша.

– Ей, значит, было двадцать четыре года, когда сделали снимок?

– Да. Должно быть, так. Извините меня, я на секунду, только...

И он вышел из комнаты. Повисла тишина.

Они сели в два соседних кресла. Крышка рояля была откинута – «Стейнвей».

– Вероятно, вы слышали про Матса Андерссона? – спросил полицейский. – Он известный пианист. Но возможно, вы не особо интересуетесь классической музыкой?

Вензель на рояле был затейливый, с золотыми извилинами, и напоминал коньячный бокал. На самом деле он изображал что-то вроде арфы или лиры. Ей внезапно захотелось выпить – рюмочку портвейна или хереса.

Они слышали, как где-то в глубине дома отец Мартины что-то говорит, словно увещевает собаку. Потом он появился в дверях с подносом, на котором стояли кофейные чашки.

– Моя жена скоро придет, – сказал он отрывисто.

* * *

Она вошла, опустив голову. Она оказалась моложе, чем представляла себе Жюстина. У нее были темные, как у Мартины, волосы и чуточку узкие глаза. Во всем ее облике сквозила вялость.

– Марианна, – произнесла она и протянула руку. – Я сейчас на таблетках, на «субриле». Думаю, это бросается в глаза.

Подошел ее муж с кофейником. Он принялся разливать кофе, с кофейника упала крышка и опрокинула одну из чашек. Лицо жены съежилось, обратившись вдруг в мордочку хорька.

– Я не выношу этот звук, я же сказала, – прохныкала она.

Мочки ушей у него покраснели.

– Пальцы у меня не так заточены, – вымученно пошутил он.

Женщина бродила по комнате, она была босая, на одном пальце ноги поблескивало тонкое колечко. Она откидывала назад волосы, издавала странные звуки.

– Потерять ребенка, – пролепетала она. – Потерять любимого ребенка.

– Мартина ваша единственная дочь? – спросил полицейский.

– Дочь – да, – ответил Матс Андерссон. – Но у нас есть сын. Он живет в Австралии. Конечно, он приедет на похороны. А так он не слишком нас радует визитами. Извините, я что-нибудь принесу кофе вытереть.

– Похороны, да... я слышал, ее привезли домой.

Женщина остановилась прямо перед Жюстиной.

– В гробу! Упакованную, словно товар для доставки.

Она упала на колени на белый ковер. Уронила голову Жюстине на колени, от тела исходил жар, она вся дрожала, она ткнулась губами в ногу Жюстины и вдруг впилась в нее зубами. Жюстина замерла на миг, ладонью прикрыла рвущийся крик, уставилась на полицейского. Он тут же подскочил, поднял Марианну и помог ей сесть в кресло.

– Что с вами, Марианна, что с вами?

Узкие глаза блеснули. Губы раздвинулись, но тут же снова сомкнулись.

Появился ее муж с тряпкой. Принялся неловко вытирать кофейную лужу.

Марианна Андерссон сказала совершенно нормальным голосом:

– А теперь, может, нам позволят задать несколько вопросов человеку, который последним видел нашу дочь живой?

– Жюстина Дальвик для этого и приехала, – сказал полицейский.

– На самом деле не я последней видела ее живой. Тот человек... в Куала-Лумпур, это ведь... тот, кто убил ее, тот и видел последним.

Женщина повернулась к ней:

– Прошу вас, не придирайтесь к словам. Все и так достаточно скверно.

– Послушайте, – вмешался полицейский. – Мы все потрясены случившимся. Нервы у всех оголены. Жюстина Дальвик жила в одной комнате с вашей дочерью. Она утверждает, что находилась в ванной, когда это случилось.

– Могу я спросить?

– Спрашивайте.

– Я все хожу и думаю, размышляю о деталях.

– Спрашивайте.

– Когда вы вышли из душа, вы же были голая?

– Нет... на мне было полотенце.

– А мужчина там уже стоял? Вы не слышали, как он вошел?

– Нет, я же была в душе.

– А он что, не слышал, что в душе кто-то есть?

– Я не знаю... возможно, он думал, что я в номере одна, услышал звук воды из душевой и решил, что самое время пробраться в номер.

– И обнаружил, что в номере еще кто-то живет?

– Да.

Вопросы сыпались градом.

– А моя дочь попыталась его остановить?

– Я не знаю.

– Да, но что вы думаете?

– Нет, я думаю, что она растерялась. Полицейские сказали, что там не было следов борьбы.