Доброключения и рассуждения Луция Катина

Луций доказывал, что новейшая наука отвергает сию процедуру, поскольку она ослабляет силы организма, тем самым мешая ему окрепнуть и выздороветь. Его высочество и так худосочен, кровопотеря для него опасна. Надо позволить природе исполнить ее естественную работу.

Пруссак горячился, обзывал оппонента мальчишкой и невеждой, а в конце концов воззвал к больному, чтобы тот сам избрал способ лечения.

– Я выбираю дружбу… – прошелестел его высочество. – …Даже если она ошибается…

Бауэр топнул ногой.

– Ego manibus lavabit![6]

Более вы меня здесь не увидите! Коли умрете – вините русского профана! Заклинаю об одном: хотя бы принимайте декокт, который я вам оставляю!

С этими словами он удалился и действительно в Эрмитаже больше не показывался.

Словно назло ему со следующего дня больной пошел на поправку, хотя прописанного декокта так и не пил, – Луций объяснил, что, согласно новейшим медицинским воззрениям, которых придерживается сам великий Руссо, химия тоже насильствует над естеством и поощряться не должна.

– Знаю я эту теорию, – сказал принц пусть слабо, но уже улыбаясь. – Вы излагаете ее не до конца. Она еще гласит, что организм, не способный сам себя вылечить, должен умереть, так как смерть тоже вполне естественна.

Карл-Йоганн уже начал вставать, но новый удар опять свалил его в постель. Сдох кот Цицерон. Принц нашел своего любимца в спальне, на прикроватном столике, бездыханного. Рядом валялся перевернутый пузырек с декоктом, его содержимое разлилось, и резко пахло валерианой. Привлеченный сим соблазнительным для кошек запахом, Цицерон нализался – и не выдержало старое сердце.

Принц был безутешен. Он орошал слезами мохнатого покойника, предавался трогательным воспоминаниям об их совместном детстве и каялся, что сразу не выкинул проклятую химию.

Утешили скорбящего доводы разума – они всегда действовали на Ганселя безотказно. «Это хорошая смерть, – сказал ему Луций. – Бедняга был уже совсем дряхл. Как знать – может быть, он ушел из жизни добровольно, как Сенека, испивший цикуту». И принц плакать перестал.

Наутро кота похоронили в парке с тем, чтобы впоследствии возвести над могилой памятную стелу, и Карл-Йоганн уже мог присутствовать на печальной церемонии. А еще днем позже принц был почти совершенно здоров и даже весел.

– Жизнь хоронит своих мертвых и продолжается, – бодро сказал он другу за завтраком. – Пока мы дожидаемся следующих похорон, ничего предпринять все равно нельзя. Если я обнародую манифест и тут же умрет герцог, мои суеверные подданные сочтут это дурным предзнаменованием. Оплачем дорогого дядю, выдержим две недели траура, и тогда уже произведем нашу реформацию. Лишнее время для подготовки будет кстати. И, если уж общественные заботы дают нам передышку, не грех заняться делами приватными. Мы едем в Средний Ангальт.

– Зачем?

Принц застенчиво потупился.

– К моей Ангелике. Я все время говорил с вами о побуждениях разума, но есть еще побуждения сердца.

Он пояснил с нежною улыбкой:

– Принцесса Ангелика Миттель-Ангальтская – моя невеста. Я расскажу вам о ней в дороге.

Глава VIII

О преимуществах возвышенной любви и пользе физиогномистики. Проигранный спор. Мост над бурными водами

Но рассказ начался не сразу. Пока открытая коляска ехала через Гартенбург, принц должен был сидеть с приличествующей государю степенностью, к тому же все время кивал встречным мужчинам, а перед женщинами приподнимал шляпу. В конце концов сие однообразное движение Ганселю надоело. Он снял головной убор и позволил ветру сдуть русые пряди со лба.

Когда городские постройки остались позади, Гансель с облегчением откинулся на сиденье.

– Слава богу! А то я будто китайский болванчик. Надо было ехать в закрытой карете, но погода так прелестна! – Он поднял взор к синему небу, белым облакам. – Слушайте же мою повесть и скоро поймете, почему я попросил вас сопровождать меня. Ангелика мне родственница, что само по себе немного значит, ибо у меня одних двоюродных семнадцать, а число троюродных я в точности назвать не берусь. Мы, немецкие князья, будто кролики в одной вольере, все по многу раз между собой скрестились и продолжаем запутывать наше родство. Мы с моей Гели появились на свет почти в один день и сразу же были помолвлены во имя укрепления уз меж двумя соседствующими Ангальтами и, может быть, их будущего соединения. Такова была воля родителей, священная для нас обоих. Возможно [он лукаво улыбнулся], я не считал бы ее столь уж священной, если бы с ней не совместилось влечение сердца. Верней, обоих сердец.

– Так вы любите и любимы? – обрадовался Катин. – Голос чувства соединяется с доводами политической целесообразности? Ангальт может стать вдвое больше?