Добронега

— Но ты говоришь, — продолжал Константин, — что впотьмах, у реки, без луны и без ховрега видел, что именно эти двое там были, он и она. Я не утверждаю, что ты лжесвидетельствуешь, вовсе нет. Тебе просто кажется всякое разное, и ты забывчив очень. Тебе, например, кажется, что ты ладейник. И кажется, что ты чего-то там видел шесть дней назад. Еще тебе кажется, что братья вдовьи тебе не заплатили, чтобы ты сюда пришел и рассказал о том, что тебе кажется.

Собрание загудело возмущенно-весело.

— Врешь! — крикнул один из братьев.

— Тиун, — попросил Константин. — Не позорь князя решениями поспешными. Княжеский суд справедлив и беспристрастен. Печенеги — тот еще народ! Но если печенег невиновен — он невиновен. А если виновен славянин — то он виновен. Это так! Но вот эти двое, — он снова указал на Дуба и Пташку, — невиновны. Совсем. То есть, виновны, конечно, но не в том, в чем их тут обвиняют.

— Что ты имеешь в виду? — спросил тоскливо тиун.

— Они виновны всего лишь в краже. Видишь сленгкаппа на добром молодце какая богатая? Эту сленгкаппу он украл. Я знаю, что он украл, потому что украл он ее у меня. И случилось это ровно шесть дней назад, ночью. Но не здесь, а в Берестове. С внутренней стороны, в правом нижнем углу сленгкаппы вышиты две буквы латинские, C и I, ибо род мой хоть и славянский, но происходит от Цезаря Первого Великого, Рубикон преступившего и всех после этого победившего. Во всяком случае есть в роду нашем такое поверие.

Он подошел к Дубу, который смотрел на него с удивлением, и сорвал с него сленгкаппу. Захватив нужный угол рукой, он показал означенные буквы сперва тиуну, а затем части собрания, поднеся сленгкаппу к лавицам у левой стены.

— По сути, — сказал он, — именно я должен быть истец. И должен я требовать с этих двух уплату. Но я им прощу их негодяйство, если согласятся они работать на меня и моих товарищей две недели. Товар мы везем в Ростов. Нужны нам и руки работящие, и общество женское. Люди мы простые, по рекам ходим.

— Врешь! — крикнул один из братьев. — Тиун, не слушай его!

— Этого, — Константин указал на видока, — за лжесвидетельство я бы выпороть приказал, и гривну взыскать в пользу князя. А с семейством пострадавших — уж прямо не знаю, что и делать!

— Ты подлец! — закричал другой брат.

— Еще одно слово в таком низменном тоне, — заверил его Константин, — и я попрошу у тиуна разрешения на Божий суд. И пусть в поединке решится, кто из нас прав.

— С которым из нас ты собираешься вступать в поединок? — запальчиво спросил младший из братьев.

— Со всеми троими, — сказал Константин уверенным тоном. — Одновременно. И не откладывая. Сходите за свердами, а то вот ратники вам одолжат. А? Ну так вот, — обратился он снова к тиуну, — уж не знаю, что делать с этими… Позор! Ведь действительно убит человек, и, по-видимому, хороший человек! Любящий супруг, работящий парень, никому зла не делавший. И ведь действительно где-то ходят по улицам его убийцы, пьют, жрут, сладко спят. Убитая горем вдова. Сочувствующие ей братья. Все здесь взывает к справедливости и возмездию. Но вот эти трое удальцов, любящие братья, решили вместо справедливости принести в жертву этих двух — может, и не самых достойных киевлян, но уж точно в данном негодяйстве не повинных. И это их действо позором покрыло и обесценило и горе вдовы, и память о хорошем человеке. Я бы их тоже выпороть велел, вместе с видоком. Чтобы справедливость обманом не добывали даже если очень хочется. А этих — отпусти, тиун. Если они, конечно, согласны следовать за мной. Согласны, негодники?

Дуб кивнул. Пташка, посмотрев на Дуба, не кивнула, и на всякий случай презрительно посмотрела на Константина.

— А ведь он прав, — произнес тиун запоздало.

Истцы, ждущие своей очереди, стали вскоре проявлять нетерпение. Братья грозили пожаловаться Великому Князю. Пока оформляли двухнедельное холопство, пока писец отмечал что-то в увесистой ведомости, братья и вдова о чем-то совещались. Вдова время от времени рыдала.

Во дворе братья подошли к Константину, ведущему перед собой Дуба и Пташку. Константин загородил от братьев предмет их ненависти большим и мощным своим телом.

— Ты нам за это ответишь, — пообещал старший брат.

— В любое время, в любом месте, — ответил Константин.

Он был на голову выше братьев, намного шире в плечах, а у бедра его висел внушительных размеров сверд.

— На твоем месте, — сказал младший брат, — я бы побоялся сегодня вечером лечь спать.

Константин взял его за плечо. Брат попытался вырваться, но хватка у Константина была стальная.

— Ошибаешься, — возразил Константин. — Я вам так скажу, добры молодцы. Вы когда меня видите на улице, бегите в другую сторону. Ежели в кроге увидите, прячьтесь. Ежели на торге увидите, скрывайтесь. Хоть раз замечу одного из вас — сожгу и дом ваш, и вас вместе с домом. А сестренку вашу халифам в рабство продам. И мать вашу тоже.

Константин усилил хватку и брат взвизгнул.

Открытая повозка прокатилась на юг вдоль восточного берега Днепра и свернула на юго-восточный хувудваг. Дуб и Пташка молчали настороженно.