Добровольная жертва

Тварь искушала, заклинала: «Стань навсегда моим телом, я буду любить бесконечно! Сердце мое, я – чистая сила, я – воля твоя и желанье. Хочешь, и крылья любви распахнутся, как птица, и ветер взвихрит наши перья? Руки твои превратятся в мощные крылья».

Из горла вырвался крик, превратившийся в клекот, крылья раскинулись, обнимая сразу и небо, и землю. Поджав когтистые лапы, я парила в воздушном потоке, поднимаясь выше и выше, в тучу зарылась, облачной влагой осевшей, утяжеляя перья. И боролась, все еще боролась за мой человеческий разум.

Тварь обольщала, словно пела гимн: «Хочешь, дождем прольемся на жаркую ждущую землю? Ласковой влагой стечем по стволам и ладошкам подставленным листьев, будут ловить они нас, мы же – играть и струиться – в землю и в корни; кронами станем деревьев, солнце и ветер целуя! О, нет, моя радость, этот восторг достоин иного! Стань, моя детка, молнией, солнечным сгустком, шаром из чистой всепоглощающей мощи! Ты – мое сердце, я знаю, кого ты так страстно желаешь! Дай мне свой разум, любимая, дай свои мысли!»

Из последних угасающих сил я ответила:

– Нет! Что мне твой мир, если человека в нем не будет?

– Нет? Ну так падай! Лови наслажденье в паденье!

…Тело обрело тяжесть глыбы и рухнуло на скалистую крышу логова нига, окруженную клыками каменных стел. Я стала слитком пламени, бьющим в огромное, стремительно разрастающееся лоно земли. А когда накалившийся под солнцем камень уже дохнул ответным жаром, меня не стало совсем.

Страх развеялся облаком пыли и осел на поверхность камня. Я тихо лежала, забившись в трещины, обмирая по песчинкам, наслаждаясь покоем. Но нетерпеливый порыв ветра поднял пыль, выдул из трещин, взвихрил, и я сгущающимся в плоть облачком скатилась с крыши на ласковую траву, где снова обрела тело. И нига.

Нет, не нига. Тот, кто передо мной стоял, никак не мог быть нигом. Ни старухой, ни ведьмой, ни монстром. Передо мной стоял во плоти, во всей красе, во всей долгожданной невероятности – живой и невредимый Дик. С ахнувшим от изумления ртом. С тусклыми от дорожной пыли соломенными вихрами. С руками, схватившимися за рукоять меча. С изумленно распахнутыми синими очами. Синими, как небо в полдень. С обомлевшей мордой лошади за плечом.

– Дик, – пролепетала я. – Дик, это ты? Это правда ты? Ты мне не кажешься?

– На, ущипни, – щедро предложил Дик и протянул загорелую руку.

Ну, я и ущипнула, от всей натерпевшейся за это время души. Как еще я ему всю руку не отхватила на радостях? Он запрыгал по травке, как необъезженный жеребенок с горящей паклей под хвостом. Он вопил и чертыхался, выкладывая мне сходу, бесплатно, щедро все сокровища родной речи. Я восхищенно внимала.

– Как ты меня нашел?

– Альерг подсказал. Он там через лес еще прорубается, а я не утерпел, чуть ли не по верхушкам поскакал. Ну и лес тут у вас! Жуть. Здравствуй, Косичка. Сто лет, сто зим. Ты стала такой … красавицей, – сияющий солнышком Дик полюбовался как пунцовеют мои щеки и плеснул ведром воды. – Но щиплешься хуже ведьмы.

Он поморщился, растирая плечо, по которому стремительно расползался багровый синяк.

– Ты мастер исчезать, Дик! Я так на тебя злилась, что до сих пор не простила.

– Зато ты из-под земли вырастать научилась! Я был ранен.

Я вспомнила. Проклятый Дункан! Ранен? Скорее, убит! Как он выжил?

– Они думали, я мертв. Но разве мог я помереть, не повидав мою Косичку? Альерг вытащил меня с того света, – он невесело улыбнулся. – Вот, отлежался, а тут и весточка о тебе поспела. И я снова на тот свет потопал, за тобой…

– Весточка? От кого?

– Спроси у мастера. Ты собираешься со мной здороваться или нет?

Я рассмеялась. Я не могла на него наглядеться.

– Дик, это правда ты!

– А ты ждала кого-то другого?! – он сердито насупился, но я уже бросилась ему на шею, уткнулась в пыльную потную грудь, подхваченная его объятием. И вдохнула запах разгоряченного тела. Повеяло чем-то щемяще знакомым. Очень-очень знакомым, но я не вспомнила.

Я потащила его в дом, сложенный из грубых плит, больше похожий на склеп, попутно объясняя, что это логово лечившей меня знахарки, лихорадочно соображая, чем его угостить с дороги, и что я здесь вообще ела всё это время. Не припомнилось ничего хорошего. Ничего человеческого.

Тогда я огляделась в поисках воды, ведь он страдает от жажды с дороги. В помещении царил полумрак, а я и так тут толком ничего не вижу. Разве что на ощупь. В моей каморке точно есть вода, я сама ее там прятала под ложем. Потащила его туда. Достала чашу, плеснула воды, половина попала в сосуд, половина пролилась на колени Дика, подала. Движения были неуверенными – я отвыкла видеть. Он взял, охватив широкими ладонями мои руки, пригубил, его глаза влажно мерцали над краем чаши, не отрываясь от моего лица.

Сердце щемило. Он был таким, каким я всегда его видела, всегда ощущала, с момента расставания, во все время нашего взросления порознь. Он был моей грёзой. Любимой мечтой. Любимой явью. Он отставил чашу и привлек меня к себе.

– Я так долго искал тебя, любимая!

– Я так долго ждала тебя, любимый!