Добровольная жертва

Он поцеловал меня. Еще и еще. Он что-то шептал, горячо, страстно, и сквозь горячий туман я тоже шептала о том, как я горевала без него, как мечтала всеми долгими ночами, как скучали мои руки, мои губы… Я обмирала и таяла, и жаждала отдать ему всё – тело, душу, разум. Всю себя, без остатка, навсегда. «Да, мое счастье, стань моей, стань навсегда – я буду любить бесконечно!» Он нежно положил меня на ложе, я даже не заметила, как мы оказались обнаженными. Совсем. Он прошелся мягкими губами по лицу, телу. Везде. Я приоткрыла затуманенные глаза. Я не могла на него насмотреться. «Дай мне свой разум, любимая, дай свою сущность! Стань мной! Вся до конца! Я – твой владыка!» Он пил мой взгляд, вычерпывал меня от первого воспоминания до последнего, до последней мысли, до самого дна моего прощального понимания в безвольном, сладостном умирании: это – конец.

Ниг распахнул слепящие крылья: «Мы будем вечно пылать, мотылек!»

…и вдруг дрогнул, как бы покрылся рябью, а мое обморочное счастье разбилось вдребезги под хлестнувшим сознание окриком: «Я жду, жизнь моя!»

Я взвилась, мгновенно свирепея: «Дункан! Убью тебя, Дункан!»

Смотревшее на меня лицо преобразилось знакомой усмешкой, треснуло как печать на свитке, и словно заскользило, разворачиваясь. Оно стремительно переставало быть лицом Дика, и лицом Дункана, и вообще лицом. И я с запоздалым ужасом опознала исходивший от этого тела сладко-пряный запах Олны.

Жуткая морда взревела в отчаянье и разинула гигантскую пасть. Я рыкнула в эту пасть:

– Умри!

Мы схлестнулись, – ярость на ярость, – туго свились в змеиный узел, выкатились гремуче-шипящим клубком. Тварь извивалась, вырывалась, выскальзывала, захлестывала мне горло, душила, пыталась оторваться, убежать, превратиться, напасть.

Я вгрызалась в нее, рвала ее плоть, она брызгала под клыками жгучим ядом, расползалась под когтями смрадным тленом, обжигала змеиными языками огня, и растекалась, со зловещей неизбежностью растекалась по всему телу, пожирая мою уже дымящуюся плоть, перевоплощая в себя.

А когда тварь охватила меня всю, просочилась везде, поглощая изнутри и снаружи, я расступилась, пропуская, разверзлась бесконечной бездной. Повернулась и поглотила её.

Без остатка. Всю. До конца.

И она канула вместе с восхищенным, дрожащим в смертном экстазе наслаждения вздохом. С прощальной песней освобождения:

– О, Госпожа! Ты сумела! Возьми мою жизнь, о, Радона!

Они умели умирать, эти неуязвимые ниги.

Я взяла ее жизнь. Всю, от начала. Все несметные сущности, какие в ней были. И знания, собранные ими. Великое ничто. Непроявленное всё.

Я осмотрела себя и постепенно успокоилась. Мои руки дрожали, но были человеческими. Я – человек!

Еще одно чудище, колыхая черной мохнатой шерстью, вывесив алый язык между огромных клыков, кинулось на меня, счастливо повизгивая, и бешено дробя пол хвостом. Ворч! Я уткнулась в него, рыдая, и песий загривок моментально намок.

Если бы не Дункан, тварь пожрала бы меня. И там, в Цитадели, и здесь.

Проклятый магистр просчитал все с нечеловеческой точностью. Он воспользовался сходством с Диком совсем не так, как предполагал Альерг. Он пытался внушить не любовь, но ненависть.

Любовь не может разрушать. Любовь не способна противостоять сама себе.

И он заставил ненавидеть, – люто, истово. С такой яростью, что я выползу из любой бездны, разрушу все. И державшую меня смерть. И убивавшую меня любовь. Он скрепил мою ненависть формулой: «Я жду, жизнь моя!»

Сколько раз он возвращал меня к жизни одной только фразой, заставлявшей биться уже остановившееся сердце! Если бы не магистр, я сумела бы избежать нечеловеческой судьбы. Он не позволил. Он заставил меня принять ее.

Я прокляла того, кто привел меня в логово Олны.

Но откуда он знал, что тварь предложит мне такое искушение, такой дар, перед которым невозможно устоять – великую, претворяющую, вечную силу Любви? И почему Олна, умирая, назвала мое имя? Я спрашивала, уже понимая ответ: она знала, что я – натх. Она знала всё! Тварь играла со мной, как со слепым котенком.

Почему же она не убила меня сразу? Почему дала мне силу и позволила себя уничтожить?

Потому, что не я, не искалеченный натх, была здесь жертвой. Добровольной жертвой стала тварь, отдавшая мне всю себя. И жизнь, и вечность. Она сдержала слово, данное Дикому. Излечила меня. От всего.

Ворч поскуливал и пытался утешить, шершавым языком слизывая бегущие слезы. Так, в обнимку, и застал нас добравшийся, наконец, до логова твари мастер Альерг. Собаки даже не шелохнулись на вторжение. Совсем обленились. Я, не поворачиваясь, укорила гиганта:

– Ты опоздал, Альерг.

И услышала как, сотрясая глыбы моего каменного склепа, приложилась коленями к полу вся его немаленькая масса. И гулкий покаянный хрип:

– Прости, госпожа! Не уберег…

Камни этого древнего святилища не знали покаяния, как ниги не знали ни добра, ни зла, ни жизни, ни смерти.