Добровольцы

Кайтанов и Леля проходят по штольне,Дают указанья своим бригадирам.Вдруг шепчет она: «Ты такой недовольный,Иль я тебе в чем-нибудь не угодила?»Кайтанов глядит на начальницу строго,По лбу пробежала печальная тучка.«Все правильно, только обидно немного,Что ты инженер, а твой муж — недоучка».«Но ты на метро человек знаменитый,Тебе в институты все двери открыты.Экзамены осенью». — «Разве успею?»«Ты должен успеть! Обязательно это!»Ну как описать мне его эпопею,Отнявшую все межвоенное лето?Он бился с науками, книги читаяВ столовой, в конторе, в вагоне трамвая.А дома газетой накрытая лампаВсю ночь освещает гранитную щеку,Подпертую — тоже гранитною — лапой.Успеть бы, успеть бы к заветному сроку!Когда же вчерашнею станет газетаИ в окна вольются потоки рассвета,Заснет он, свой письменный стол обнимая.В объятиях Коли пылает планета,Мучительны сны без начала и края:Горят города, умирают заводы,На дно океана идут пароходы…

Откуда возникло виденье такое?Не спрятаться, не заслониться рукою.Наверное, сны излучает газета,Которая лампочкой за ночь нагрета?А утром на шахте ты снова ударник,Будь весел и бодр. Все чудесно на свете!«…Вчера англичане оставили Нарвик…» —Случайную фразу услышишь у клети.Спецовки измазаны глиною рыжей,Проходческий щит заливает водою.В забое вдруг скажут: «…А немцы в Париже…» —И близко дохнет неизбежной бедою.За тюбингом тюбинг — чугунные кольцаТуннель образуют средь грома и стука.И новеньких надо учить добровольцевПроходке, чеканке и прочим наукам.Не сразу дается бетонная масса —Набьешь синяков, пробираясь по штрекам…А вечером сходимся мы заниматьсяДалекой порой — девятнадцатым веком.Учебник толкует о жизни бесстрастно,О смелом и нежном — уныло и строго.Я взялся помочь Николаю, но ясно:Не выйдет уже из меня педагога.Сидим — голова к голове — на кушетке,Читаем стихи наших предков могучих.Как чудно звучат средь громов пятилеткиНекрасов и Лермонтов, Пушкин и Тютчев!

Лишь месяц остался. Декада. Неделя.И Колины нервы на крайнем пределе.Экзамен! Экзамен! Пора!Ни пуха тебе, ни пера!Стоит Николай пред ученым синклитом,Билетик раскрыл и глядит на вопросы.Зачем здесь Оглотков? Вон с краю сидит он,Слюнявя холодный мундштук папиросы.Ах да! Он теперь аспирант института.В комиссии секретарем, вероятно.Увидел Кайтанова, и почему-тоПолзут по щекам его бурые пятна.Смущает Кайтанова старый знакомый,И вот уже Коля не помнит бинома,Волнение в горле застряло, как пробка,И что-то бубнит он невнятно и робко.В забоях Москвы и в карельской разведкеОн все позабыл, что прошел в семилетке,Денька одного не хватило и часаПрограмму пройти до десятого класса.Сейчас он провалится с треском и громом!Поскольку со мной это тоже бывало,Вопрос задаю я друзьям и знакомым:Ужели вы прожили жизнь без провалов?Профессор помочь ему хочет, но тщетно.Смелей, бригадир! Что случилось с тобою?Но радость Оглоткова Коле заметна,

И память о прошлом — как отзвуки боя.И он возвращает измятый билетик:«Наверное, мне в институте не место,Простейших вещей не могу я ответить,А ждать снисхождения было б нечестно,Приду через год». И решительным шагомОн вышел, стуча каблуками чеканно.Оглотков зашарил рукой по бумагам,В нем вспыхнула зависть, как это ни странно:«Какая таится в Кайтанове сила,Он и провалиться умеет красиво!А мне и в победе отрады не будет, —Таланты мои проявить не давая,Стоят на дороге такие вот люди,Повсюду растут, как преграда живая».И вспомнил он часть этой светлой преграды —Веселых ребят из ударной бригады:«Теплова заделалась важной персоной —Ей дан в управленье участок кессонный.А летчик Уфимцев — не слишком ли скороМальчишке присвоили званье майора?Алеша Акишин — сопляк и негодник —Теперь краснофлотец и даже подводник.Еще сочинитель в компании этой.Шагает он весело по неудачам,Его комсомольцы считают поэтом,А критик назвал „оптимистом телячьим“».Бессильно бесился товарищ Оглотков

И всех был готов посадить за решетку.Зажать бы людские дороги и судьбы,Своей подчинить отравляющей воле,А самым ретивым — тем шею свернуть бы,Чтоб только не чувствовать собственной боли,Чтоб только не видеть, как неумолимоГорой на тебя наползает эпоха,Где строят, как дышат, где правда любима,Где места не будет для чертополоха.Учение в голову что-то не лезло.На черта сдалась ему аспирантура!А мир наполнялся бряцаньем железным,Далекие выстрелы слушал он хмуро.И время в ускоренном темпе шагало.Два раза одежды меняла природа.Весна сорок первого года настала,Настала весна сорок первого года.Той нежной весной мы встречались не часто,Друзья-метростроевцы. Славик был болен.Кайтанов со смены бежал за лекарством,Над жаркой кроваткою плакала Леля.Не плачь, инженер, что пронизано детствоТо хрипом простуды, то пятнами кори.Сынок выздоравливать стал наконец-то.Еще впереди наше главное горе.Мы выдержим! Много товарищей рядом!…Но я про Оглоткова речи не кончил.Тревожному времени рад и не рад он:Скрестились в нем качества зайца и гончей.