Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли

Но, конечно, все теле— и радиостанции не могут принадлежать «людям Бога»: даже Хомейни и Сталин не в состоянии заставить весь остальной мир замолчать. Поэтому необходимо либо переубеждать чужаков, либо наказывать их. Эти попытки могут быть неудачными, но их нужно делать. В то же время фундаменталистское общество не должно ослаблять усилий по поддержанию чистоты в своих рядах. «Сдающий свои полномочия президент Южной баптистской конвенции заявляет, что в их деноминации нет места гуманистам и тем, кто не признает абсолютной непогрешимости Библии»^{14}. Сообщения, подобные этому, можно ежедневно встретить в новостях, посвященных фундаменталистским религиозным группам. Выраженная в них позиция социально необходима. Разделение на «своих» и «чужих», свойственное фундаменталистам по всему миру, — это не следствие паранойи. Это результат четкого понимания, что в интеллектуальной культуре, не владеющей другими способами улаживать противоречия между своими членами, нужно любой ценой защищать центральную власть.

Когда Хомейни постановил, что Рушди должен умереть, многие говорили: он просто пытается укрепить свое положение в Иране, действуя в угоду поддерживавшим его фундаменталистам, — как будто от этого хоть немного легче. (Нельзя угодить либералу, предложив убить несогласного с ним человека.) Но в этой оценке упускалось главное. Хомейни, конечно, пытался укрепить свою власть, но не только. Он и его последователи считали, что Рушди представляет очевидную и реальную опасность для их культуры. И они были правы. Рушди поставил под сомнение истинность их текста, посмеялся над их авторитетом и таким образом поколебал основы их общества и даже заставил усомниться в самом значении объективной истины для мусульманина-фундаменталиста. Книгу Рушди они не читали — так же как протестующие против «Последнего искушения Христа» не видели фильма. Но им и не надо было ее читать: само существование этой угрозы подвергало общество опасности. И опасность, которую они почувствовали, была вполне реальной. Интеллектуальный либерализм по своей природе отрицает легитимность любой нерушимой истины и любого особого авторитета — даже в теории. О ситуации с Рушди многие говорили как о «столкновении культур». Так оно и было. Но точнее это было столкновение политических систем. Когда на Рушди смотрели либералы, они видели в нем члена международного сообщества критиков, занимающегося своим обычным делом. Когда на него смотрели мусульмане-фундаменталисты, они видели кого-то вроде цареубийцы — человека, готового свергнуть законный исламский режим и, соответственно, разрушить исламское общество.

Поэтому называть фундаменталистов сумасшедшими или иррациональными глубоко несправедливо. Когда фундаменталистские сообщества яростно восстают против любой ереси, когда они трясут кулаками и угрожают ножом империалистам от либеральной науки, они на самом деле делают это в целях самообороны. Они пытаются не допустить социального и политического хаоса. И именно поэтому они столь опасны.

* * *

Еще одна связь между фундаментализмом и централизованным контролем над знанием находится в области морали.

Мы, журналисты, знаем по своей работе, что ни одна школа не может научить по-настоящему: если мы с соседом одинаково умные и доброжелательные, это еще не значит, что мы придем к одним и тем же выводам. У меня был знакомый — психически абсолютно здоровый человек, — который верил, что его духовный наставник регулярно проводит «сеансы общения» с Жерменой, французской святой XVI века. Еще он любил рассказывать о том, что знает группу пришельцев с планеты Арктур, живущих в большом доме в Лос-Анджелесе. Другой человек, не более сумасшедший, чем я, как-то между делом обмолвился в нашем разговоре, что ду

хи иногда сбивают со стен картины в его доме. Помню, я читал о проповеднике, который поместил тело своей умершей матери в холодильник и попросил паству молиться о ней день и ночь, обещая, что на седьмой день она воскреснет. (Я так и не узнал, произошло это или нет.) Чем дольше я смотрю вокруг, тем сильнее поражаюсь тому, что сады человеческих верований цветут гораздо экзотичнее любых природных кущей.

Для скептика знание неуловимо, а ошибки — неизбежный спутник человеческой жизни. В моем мире повсюду слышен гул переводчиков своенравной реальности, которая постоянно пытается поставить им подножку. И этот гул ласкает мне слух. Когда эксперимент довольно убедительно продемонстрировал, что существуют только три основных семейства фундаментальных частиц, один физик сказал: «Меня это очень огорчило. Это означает, что новые частицы найти уже будет нельзя»^{15}. Я восхищаюсь настроем этого человека. Если где-то есть непогрешимое Существо, перед которым статично распласталась предельно ясная реальность, мне Его жаль. Я думаю, что Богу тоже хотелось бы искать у себя ошибки.