Добрые инквизиторы. Власть против свободы мысли

Но мы все вместе должны предпринять что-то для того, чтобы положить конец нетерпимости и предубеждениям. Нет, нет, тысячу раз нет. Мы все вместе должны сделать что-то, чтобы

проверить нетерпимые и предвзятые мнения, и не более. Я уже это говорил, но стоит повторить: либеральная наука не требует, чтобы мы все были беспристрастны, — она требует, чтобы у всех нас были разные

пристрастия. Роль властей заключается не в том, чтобы положить конец предубеждениям, а в том, чтобы защищать свободу критики. Система критической сортировки информации позаботится обо всем остальном. Если центральная власть хочет способствовать развитию знания — а правительства и университеты, несомненно, должны этого хотеть, — то они могут участвовать в общественных дискуссиях, но не должны пытаться их регулировать.

Конечно, замечательно, когда отдельные люди (а не центральные власти) пытаются положить конец своим предубеждениям. Но есть два абсолютно неэффективных способа это сделать, хотя оба они очень привлекательные. Первый — метод платоновского философа — заключается в том, чтобы тихо сидеть в своей комнате и изо всех сил стараться стать объективным и очистить свой ум от предубеждений. Если вы начнете это делать, вам может показаться, что вы действительно очищаете свой ум, но на самом деле вы будете еще глубже погружаться в болото своих мыслей. «Разве в общем случае, — говорит Поппер, — тот, кто наиболее убежден, что избавился от своих предрассудков, не подвержен предрассудкам сильнее всего?»

[74] Второй метод — политический метод платоновского правителя-философа — заключается в том, чтобы найти самое непредвзятое мнение на земле и насадить его силой. Об этом методе избавления от предрассудков и говорить больше ничего не стоит.

Единственный надежный способ выявить предубеждения — это публичный обмен критикой. Если вы хотите считать себя непредвзятым, вы должны придерживаться научного подхода. «Научная объективность, — пишет Поппер, — не есть продукт индивидуальной беспристрастности ученого. В действительности научная объективность является продуктом общественного характера научного метода»[75]

.

Но разве Первая поправка нас не защищает? От государственного регулирования высказываний — да. Но не от нас самих, если в рамках нашей этики начинают стираться границы между критикой и насилием, а либеральная наука таким образом оказывается аморальной в принципе. Если мы согласимся, что атака на интеллектуальный либерализм со стороны поборников человеколюбия или эгалитаристов правильна с моральной точки зрения, то никакая Первая поправка нас уже не спасет.

Вы не чернокожий, не гей, не испаноговорящий в Америке и т. д. — вам не понять. Только аутсайдеры, только угнетенные могут прочувствовать эту боль, поэтому только они могут по-настоящему понять, почему нужно ограничивать дискуссию. Белые мужчины не имеют полномочий возражать против этих ограничений, потому что они не страдали.

Этот аргумент заслуживает особого места на доске позора. Во-первых, он предполагает, что только представители официально одобренных групп меньшинств знают, что такое боль. А во-вторых, что гораздо хуже, аргументы в стиле «только-меньшинства-могут-понять» — это антиинтеллектуальность в своем самом неприглядном виде. Они основаны на старинном племенном представлении о том, что, как выразился Карл Поппер, «мы рассуждаем нашей кровью», «нашим национальным наследием», «нашим классом». Сторонники идеи о превосходстве белой расы всегда будут говорить, что чернокожие не должны занимать ответственных постов, потому что они «не понимают» (слишком глупые), антисемиты будут говорить то же самое про евреев (слишком продажные), а теперь, к сожалению, некоторые представители меньшинств в Америке говорят что-то подобное про представителей большинства (слишком избалованные, слепые). Они отрицают саму возможность существования либеральной науки, которая исходит из того, что знание доступно каждому и его источник — это публичное обсуждение и критика, а не цвет кожи, этническое происхождение или социальный класс. Примите их кредо — и вы получите расовую или классовую войну, которые свобода мысли уже переживала.