Добрые люди

Вот, собственно, и все. Точнее, почти все. Восстановить мизансцену, описать все подробности события, происшедшего в тот трагический день в Париже, его преамбулу и развязку, предстояло мне самому. Прежде чем взяться за это дело, я обратился к нескольким текстам и освежил старые познания об искусстве фехтования, которое неплохо изучил двадцать с чем-то лет назад, когда писал роман «Укол шпагой». Парочка старинных трактатов, таких как, например, известнейшее сочинение маэстро Гусмана Роландо, – мой экземпляр книги до сих пор хранит карандашные пометки, которые я оставлял во время тогдашней работы, – позволили мне вновь применить базовые знания этой непростой науки. Что же касается протокола дуэли, я рассчитывал на пособия восемнадцатого века, имеющиеся у меня в библиотеке, включая «Итальянский рыцарский кодекс» Джелли; несмотря на то что все они появились позже эпохи, во времена которой развивались события моего романа, средства, применяемые для решения вопросов чести, за столетие изменились мало. Кроме того, я перечитал Казанову, Ретифа де ла Бретонна, Шодерло де Лакло – было забавно представить автора «Опасных связей» в роли секунданта. Все это позволило мне напитать повествование привкусом той эпохи. Таким образом, техническая сторона вопроса была решена – от этикета и протоколов до развития самых драматических событий этой дуэли, точное место которой я разыскал в дневнике «Flagrants délits sur les Сhamps Élysées

»[81]

, принадлежавшем перу швейцарца Фердинанда Федеричи, который за свою скромность и опытность в подобных делах был назначен дуэлянтами главным наблюдающим.

Сопутствующими мелочами, как то: диалоги персонажей, их реплики и замечания, а также противоречие между осуждением поединков со стороны сторонников просвещения и реальным положением дел в тогдашней Франции и Испании – пришлось заниматься отдельно. Взгляд на события глазами адмирала, библиотекаря и аббата Брингаса требовал точности, которой невозможно было добиться, отталкиваясь от понимания современности. Уверенность в том, насколько опасно судить о прошлом с эстетических позиций настоящего, заставила меня еще до того, как я сел за изложение диалогов и ситуаций, разобраться в психологии дуэлянтов и в целом общества той эпохи. И тут мне вновь помогли книги. Одной из них была «Дуэль в истории Европы» Киернана; несмотря на свою несколько путаную структуру и излишний англоцентризм, она навела меня на верные мысли, которые я затем вложил в уста дона Эрмохенеса и аббата Брингаса. Также в высшей степени мне пригодилось эссе «Дуэль в произведениях просвещенных академиков» моего приятеля по Королевской академии Сантьяго Муньоса Мачадо; в этом труде я с приятным удивлением обнаружил упоминание о доне Эрмохенесе Молине – точнее, имелась в виду брошюра «Устаревшее понятие чести и прочие размышления о нравственности», которую библиотекарь написал вскоре после своего возвращения из Парижа. Что касается размышлений о нравственности, а также противоречий с доном Педро Сарате, которого можно признать примером человека, не чуждого интеллектуальной притягательности просвещения, но не отказавшегося при этом от традиций и побуждений, берущих начало в старинном понимании чести, эту задачу я решил с помощью размышлений, которым другой просвещенный испанец, Гаспар де Ховельянос – одна из трех теней, реющих над этой книгой (две другие – Кадальсо и Моратин), – предавался на протяжении всего своего творчества, особенно в театральной пьесе «Благородный преступник», где описываются душевные муки человека либеральных убеждений, пойманного в ловушку чести и вины.

Однако, чтобы взяться за описание дуэли между доном Педро и Коэтлегоном, мне предстояло уточнить одну первостепенную вещь, а именно: способен ли физически здоровый мужчина шестидесяти двух – шестидесяти трех лет – не нынешний, а из последней трети восемнадцатого века – сразиться на шпагах с молодым противником. Понимая причины, побудившие адмирала отказаться от пистолета как орудия дуэли – в самом деле, в неверном свете зари зрение шестидесятилетнего человека может стать причиной смертельной ошибки, – следовало проверить, как будет чувствовать себя человек этого возраста со шпагой или кинжалом в руке. В этой связи я обратился к моему доброму другу, писателю, журналисту и опытному фехтовальщику Хасинто Антону и попросил его помочь мне сдуть пыль с моих ржавых клинков – вот уже двадцать пять лет я не переступал порога фехтовального зала – и помериться силами. Точнее сказать, измерить возможности адмирала Сарате. Потому что я собирался наделить моего героя своими собственными силами.