Добрые слуги дьявола

С этого дня он решил действовать следующим образом: выходил из дома очень рано, не сказав ни слова даже Лили, глаза которой от тоски сделались уже не желтыми, а землянисто-коричневыми. У Хасинто разрывалось от этого сердце, и, несмотря ни на что, он продолжал каждый день исчезать в направлении дома Кар и Ро. Хасинто с таинственным видом носил туда и обратно какие-то пакеты, притворяясь, будто выполняет срочное и очень ответственное поручение. Сначала Вагнер наблюдал за ним с безграничным презрением, не сходя со своего любимого места у окна. «Тоже мне горе-посыльный», — казалось, говорил он, лениво запрокидывая голову. Однако прогулки продолжались день за днем с такой поразительной регулярностью, что в конце концов Вагнер решил выяснить, что означает суета, в которую он не был посвящен. Обнаружив, что местом назначения каждый раз был дом Кар и Ро, кот захотел узнать больше. Он стал ложиться перед входом в подъезд, словно желая преградить путь Хасинто, но тот ни разу даже не взглянул на Вагнера, а перешагивал через него, бормоча «прошу прощения», что приводило кота в бешенство. Если бы Вагнер мог хотя бы предположить, что, вместо того чтобы сесть в лифт и подняться в хорошенькую квартирку, где жили подруги, Хасинто спускался в подвал и выкидывал в мусорный бак свои загадочные пакеты. Если бы кот знал все это, он, конечно же, не проявил бы к этому делу такого интереса. Однако Хасинто довольно хорошо играл свою роль — как человек, не имеющий (по крайней мере на первый взгляд) причины притворяться, и через несколько дней Вагнер стал проводить больше времени перед подъездом Кар и Ро, чем у дома Паньягуа. Два-три дня спустя подруги заинтересовались котом, пристально следившим за ними своими желтыми глазами.

— Знаешь, дорогая, этот котик напоминает мне одного хорошенького мальчика из моего колледжа в Исарре, — призналась однажды Ро, поглаживая Вагнера по спине.

— А мне — кузину моей матери, мисс Мотрил, — со вздохом сказала Кар, вспомнив свою подростковую влюбленность.

С того времени уже никто в квартале не удивлялся, когда видел Кар и Ро, направлявшихся бог знает куда в сопровождении гордо вышагивавшего вслед за ними кота. Так они и познакомились с Вагнером, и, поскольку в наше время красивое и здоровое животное, увязавшееся за человеком на улице, имеет намного больше шансов быть подобранным, чем получить пинок, кот вот уже около недели ел и спал дома у Кар и Ро. Паньягуа же тем временем, несмотря на свою любовь к животным, с облегчением вздохнул, оставшись в одиночестве и избавившись от обязанности следить за своим красивым котом, который, хотя и доставлял ему некоторую радость, все же был для него источником огромных неприятностей. Что же касалось Лили, то она вот уже несколько дней не смотрела в окошко подвала, надеясь увидеть там Вагнера. И, хотя она так погрустнела и похудела, что ее мать разрешила ей съедать на два безе больше, чем обычно, глаза девушки теперь, по крайней мере по мнению Хасинто, глядевшего в них с таким безграничным вниманием и любовью, утратили нездоровую желтизну. Возможно, где-то в глубине все еще остался ободок ужасного оттенка кошачьих глаз, но теперь в них преобладал нежный карамельный цвет, придававший взгляду Лили такую мягкость.

8. СКРЫВАТЬ ИЛИ НЕ СКРЫВАТЬ

Поскольку настоящей жизненной дилеммой для Грегорио Паньягуа было не «быть или не быть», а «знать или не знать», то вполне понятно, почему теперь, в этой ситуации, его терзали сомнения. Он был не из тех людей, которые любят бездарно искажать знаменитые фразы — вовсе нет: вопрос «быть или не быть», или, что то же самое, «предпочесть жизнь или послать ее к черту», он считал бесспорно главным для всего человечества. Однако, когда выбор уже сделан (согласно автору слов «to be or not to be»,

 — исключительно из трусости и «боязни страны, откуда ни один не возвращался» [20]), несомненно, главной проблемой становилась стратегия, позволяющая с наименьшими потерями пребывать в этой так называемой «долине слез».

Стратегия, которой Паньягуа придерживался долгие годы жизни, была довольно противоречива: он держался намного ближе к вымыслу, чем к реальности. Но разве не так поступают все в этом мире? «Все люди обманывают самих себя, и единственное отличие умных от дураков в том, что первые знают это, а вторые — нет», — так говорил он себе. Знать

, но предпочитать не знать— в этом была вся хитрость, и, по мнению Паньягуа, такая стратегия была особенно необходима в сфере любви, где нужно обманывать себя особенно искусно. Как, например, решили свою проблему Инес и ее мать? Насколько ему было известно, обе нашли одинаковый способ защиты от этой реальности, которой лишь безумцы решаются глядеть в лицо: они предпочли скрыть от себя многое из того, что с ними случилось.