Добрый доктор

Он произнес это так, словно дал мне свое милостивое соизволение. Вечная кислая мина на его лице никогда не вытеснялась проявлениями других эмоций, в том числе удивления, но даже Техого на миг опешил, когда мой новый сосед ринулся к нему, приветливо протягивая руку:

— Здравствуйте, очень рад познакомиться. Я Лоуренс Уотерс.

Я ушел с головой в рутинные хлопоты. Выехали мы незадолго до полудня. «Скорая» у нас была одна-единственная — ржавый драндулет. Штатный водитель давно уволился. На вызовах за руль садился кто-нибудь из врачей. Мы поставили носилки с женщиной в задний отсек. Я сел за руль, ожидая, что Лоуренс займет переднее сиденье рядом со мной. Но он забрался в кузов вместе с пациенткой и с неусыпным вниманием наклонился к ней, точно хищник над добычей.

— Не заслоняйте ей свет, — сказал я. — Пусть полежит спокойно.

— Простите. Простите.

Он пристыженно перебрался на сиденье. Я вгляделся в его широкое лицо, отраженное в зеркале. Складка между бровей, казалось, никогда не разглаживалась, словно он постоянно ломал голову над каким-то проклятым вопросом.

Я молча включил зажигание и выехал из ворот. Мимо поползли безлюдные городские кварталы, обескураживающие своими просторами. Затем к обочинам по обе стороны подступил буш — мы выехали на дорогу, ведущую к автостраде. В горячем воздухе очертания листьев расплывались, так что лес казался сплошной неприступной стеной. Дорога петляла по предгорьям и невысоким холмам. Среди зарослей всегда было душно и жарко. Здесь мирно сосуществовали две крайности: выжженная трава и изумрудная зелень речных берегов.

Впервые оказавшись здесь, я влюбился в этот ландшафт, пышный и плодородный, щедро дарующий жизнь всем существам. Здесь ни одно место не пустовало. Сплошной ковер ветвей, шипов, листьев, на котором отчетливо различались тонкие линии — тропки животных и излюбленные пути насекомых. Буйство цветов и ароматов. В свободное время я только и делал, что бродил по бушу — наслаждался ощущением, что где-то совсем рядом бьется могучее сердце природы. Но прошло некоторое время, и все, что раньше пленяло, повернулось ко мне иной, тайной стороной. Отныне цветение и жар лишь удручали, казались какими-то зловещими. Здесь ничего нельзя было сохранить, ничто не оставалось неизменным. Железо начинало ржаветь, ткань — гнить, яркая краска выцветала. Попробуй расчистить в лесу поляну — через две недели ее уже не найдешь.

Вдоль автострады местность была уже иной: лес не такой густой, признаки людского присутствия попадались все чаще. То с одной, то с другой стороны шоссе виднелись деревни — хижины с коническими соломенными крышами и узорчатыми, расписными стенами. Земля вокруг хижин плотно утоптана. Кто-нибудь да провожал нашу машину взглядом — дети, или праздно сидящие старики, или корпящие над какой-то работой мужчины. Женщины с мотыгами, возившиеся на крохотных, с лоскуток, огородах, разгибали спину, чтобы посмотреть нам вслед.

Через полчаса мы подъехали к эскарпу, откуда шоссе серпантином поднималось в гору. Эскарп с его крутым и высоким откосом знаменовал собой границу между бывшим хоумлендом и миром современной индустрии. В пейзаже стал преобладать другой цвет, темно-зеленый, благодаря присутствию сосен, посаженных ровными рядами. С откоса ненадолго открылся вид на оставшуюся позади равнину — бронзовый слиток, замшелый и волнистый. А затем вокруг раскинулась саванна.

До города с крупной больницей, куда мы ехали, оставалось недалеко — нужно лишь свернуть с автострады на боковую дорогу. Даже в часы полуденного зноя, когда окрестные улицы растомленно дремали, у ворот больницы наблюдалось несуетливое оживление: подъезжали и трогались машины, входили и выходили люди. Хотя состояние пациентки не было критическим, я направился в отделение экстренной помощи. Там работал врач, с которым я часто имел дело, — Дю Тойт[2], самоуверенный молодой парень ненамного старше Лоуренса. Сегодня он как раз дежурил — я предварительно поговорил с ним по телефону. Все бумаги Дю Тойт заполнил загодя и теперь вышел мне навстречу, язвительно усмехаясь:

— Еще одну нам сплавляете? В чем дело, не удалось совсем заморить?

— Предоставлю это вам.

— Если вдруг соскучитесь по настоящей работе, не стесняйтесь, обращайтесь к нам — что-нибудь придумаем. Долго еще собираетесь гнить в своей дыре?

— Столько, сколько понадобится, — сказал я, в сотый раз расписываясь на знакомом бланке и глядя, как пациентку увозят на каталке.

Всякий раз, когда я привозил больных, Дю Тойт ворчливо подкалывал меня, а я парировал.

Дю Тойт с интересом уставился на Лоуренса:

— Недавно устроились? Я-то думал, у вас там от лишних избавляются, а смотрю: новых стали брать.

— Я приехал сюда на год, — пояснил Лоуренс. — Общественная служба.

Дю Тойт сморщил нос:

— Вот уж не повезло! Короткую соломинку вытянули?

— Нет, нет, я сам захотел сюда поехать.

— Ага. Ага. Ничего, время незаметно пролетит. — Дю Тойт хлопнул Лоуренса по плечу и обернулся ко мне: — Хотите пообедать?

— Спасибо, но мне пора ехать обратно. Дежурство. Как-нибудь в следующий раз.