Добрый царь Ашока. Жизнь по заветам Будды

Тот запил вином лепешку, которую жевал, помолчал немного и затем ответил:

– Я буду проповедовать дальше, – и будь что будет!

– Никто из нас не отказывается от этого, – пробурчал Андрей.

– Вот мы и вернулись к тебе, Иуда, – сказал Иисус. – С тебя мы начали и тобой закончим.

Магдалина за занавесью замерла, ожидая его ответа.

Иуда налил себе еще вина и выпил:

– Ты сделаешь, что должен, – проговорил он заплетающимся языком. – Все сделают, что должны.

– И ты? – спросил Иисус.

– И я, – ответил Иуда с тяжелым вздохом.

– На том и порешим, – сказал Иисус, поднимаясь из-за стола.

– Но что мы решили? – не поняли его ученики. – Что мы будем делать?

– Пусть свершится, что предначертано, – ответил Иисус.

– Да будет так, – нестройным хором отозвались его ученики.

* * *

– Выйди, не прячься, – позвал Иисус жену, когда ученики разошлись.

Она с виноватым видом вышла из-за своей занавеси:

– Прости, что я подслушала ваш разговор.

– Ничего… Иди ко мне! – он обнял ее и стал целовать, снимая с нее одежду.

– Здесь? – спросила она, поддаваясь его порыву.

– Это не грех, мы плоть единая, без любви мы ничто, – шептал он. – Помнишь: «Возлюбленная моя, прекрасная моя! Что лилия между тернами, то возлюбленная моя между девицами; как лента алая губы твои, и уста твои любезны. Пленила ты сердце мое; пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих!».

– «Возлюбленный мой бел и румян, лучше тысяч других, – подхватила Магдалина. – Уста его – сладость, ласки лучше вина. О, ты прекрасен, возлюбленный мой! Ложе у нас – зелень; потолки наши – кипарисы», – она застонала, выгибаясь всем телом. – Задуй светильник.

– Нет, я хочу тебя видеть… «Живот твой – круглая чаша, в которой не истощается ароматное вино; чрево твое – ворох пшеницы, обставленный лилиями»… Не бойся любви, отдайся ей; нет ничего сильнее на земле, чем любовь. «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее»…

Небо над Иерусалимом посветлело, звезды померкли, и на востоке показалась заря. Ночная стража устало перекликалась на воротах, ожидая прихода утренней; в римском лагере у царского дворца протрубили подъем.

– Пора, – сказал Иисус, в последний раз поцеловав Магдалину. – Пора!

– Останься! – обняла она его, не желая отпускать. – Побудь еще со мной, а потом мы уйдем вместе. Мы затеряемся в толпе, мы легко покинем город.

– Нет, – решительно ответил он, освобождаясь из ее объятий. – Я не преступник, чтобы бежать.

– Разве в тюрьмах сидят только преступники? – цепляясь за него, вскричала Магдалина. – Вспомни, сколько честных и достойных людей бросили в темницу по лживым обвинениям! А сколько погибло?!

– Тем более я должен доказать, что правда выше лжи, – сказал Иисус, разжимая ее руки.

– Кому?! – отчаянно воскликнула она. – Власти, которая лжива сверху донизу? Народу, которому нет дела до твоей правды? – она зарыдала. – Прости меня, прости! Я сама не знаю, что говорю, – я не хочу, чтобы ты уходил, я боюсь за тебя!

– Любимая моя, это ты меня прости, – он целовал ее глаза. – Но могу ли я быть другим? Полюбила бы ты меня, если бы я был другим? Постарайся меня понять – не умом, так сердцем. С тех пор, как я прозрел, как я увидел божественный свет истины, я не мог молчать. Сколько кругом злобы и порока, как очерствели людские сердца, как запустели души! Куда подевалось из мира добро, куда ушла из него любовь? Своим словом я хотел наполнить мир любовью и радостью. Три года я стучался в сердца людей, три года вещал об истине – и что? Меня слушали, но не слышали, ко мне приходили за чудесами, а не за истиной.

– Не уходи, прошу тебя! – плакала Магдалина.

– И вот я пришел в Иерусалим, – продолжал он. – Здесь мерзость и порок расцвели пышным цветом, здесь поселилась низкая корысть – здесь даже в святых храмах ведут торговлю и берут деньги за священные обряды. Я не смог сдержаться: я бичом выгнал торговцев из храма.

– Сколько это шуму наделало, – сквозь слезы слабо улыбнулась Магдалина. – Город жужжит, как растревоженный улей.

– Как можно смешивать небесное и земное, высокое и низкое! – воскликнул Иисус. – И разве покаяние покрывает этот грех? Иеремия говорил: «Как! Вы крадете, убиваете и прелюбодействуете, и клянетесь во лжи, а потом приходите и становитесь в доме сем, над которым наречено имя Божье, и говорите: «Мы спасены», – чтобы впредь снова делать все эти мерзости. Не сделался ли вертепом разбойников дом сей?». Я лишь повторил его слова, но сколько злости вызвали они у священства, – до самого первосвященника дошло… Значит, запустеет этот дом. А пустой дом долго не стоит – в скором времени от него не останется камня на камне.

– Не уходи, останься ос мной, – уже безнадежно сказала Магдалина.

– Если я останусь, кем я тогда буду перед людьми, и, главное, – перед собой? – ответил Иисус.

– Ты хочешь сделать последнюю попытку донести твое учение до людей, – пусть даже через суд, пусть даже через казнь. А обо мне ты не думаешь, – горько проговорила Магдалина.

– Думаю, поверь, – и на сердце такая тоска, что оно готово разорваться, – он обнял ее и прижал к груди.

Магдалина тяжело вздохнула и попросила: