Добыча золотого орла. Пророчество орла

— Да по той же причине, по которой мы проявили готовность принять его версию событий.

— И что же это за причина?

— Самосохранение.

Веспасиан внутренне подготовился услышать резкую отповедь, но командующий молчал, ожидая от легата продолжения.

— Максимий виноват в том, что когорта не оказалась у переправы вовремя, чтобы защитить ее как следует. Мы с тобой оба прекрасно это знаем, командир.

— Да. Поэтому он и разделяет с ними наказание. И мог быть выбран для децимации так же запросто, как и любой из его подчиненных.

— Это правда, — согласился Веспасиан. — Но почему они должны разделять с ним вину за его ошибку? Если уж надо кого-то наказать, то как раз его одного. Нельзя наказывать подчиненных за ошибки командира. Кому и каким примером это послужит?

— Это послужит всем напоминанием о том, что в легионах, находящихся под моим командованием, небрежение долгом не будут терпеть, — спокойно, но решительно промолвил Плавт. — Где бы и когда бы это ни случилось, я буду действовать быстро и безжалостно. Не зря ведь говорят: пусть ненавидят, лишь бы боялись. Ты не находишь, что в некотором смысле тот факт, что невиновные приговорены к смерти, даже усиливает дисциплинарный эффект?

Глядя на командующего, Веспасиан с трудом сдерживал переполнявшее его негодование. Подобный подход был ему отвратителен. Что случилось с Плавтом? Еще год назад призывы Веспасиана взглянуть на происходящее с позиции морали возымели бы эффект. По отношению к своим бойцам и командирам Плавт всегда был хоть и суров, но справедлив. А теперь…

— Ты сам прекрасно знаешь, что это недопустимо, — твердо заявил Веспасиан. — Этих людей решили сделать козлами отпущения.

— Ну, помимо всего прочего, да.

— И ты готов использовать их таким образом? Позволить им умереть ради сохранения твоей репутации?

Неожиданно Веспасиану пришли на ум аргументы другого рода.

— Одним из тех, на кого выпал жребий, стал центурион Катон. Ты это знаешь?

— Знаю, — кивнул командующий. — Прекрасно знаю. Но это ничего не меняет.

— Ничего не меняет?

Веспасиан не смог скрыть ни изумления, ни гнева.

— Ты прекрасно знаешь его послужной список. Мы не имеем права разбрасываться людьми такого масштаба!

— Ну и что ты мне предлагаешь? — спросил Плавт, вскинув глаза. — Помиловать его? Подумай, что будет, если я сохраню ему жизнь, а остальных отправлю на казнь? Как это будет выглядеть в глазах других людей, в глазах всех солдат? Что получится: для них одни правила, а для центурионов другие? Эта армия уже пережила один мятеж. Сколько командиров рассталось тогда с жизнью? Ты правда считаешь, что мы переживем и второй? Нет, если умирают рядовые, Катон должен умереть с ними вместе.

— Ну так помилуй их всех.

— То есть ты предлагаешь мне показать себя безвольным слабаком? — Плавт покачал головой. — Нет, Веспасиан, ты сам должен понимать, что этого делать нельзя. Если я сегодня вынесу приговор, а завтра отменю, это будет первым шагом на пути к полной утрате авторитета у солдат. И не только у них, а и у плебса. Страх — вот что удерживает их под контролем, и лучший способ побудить их безоговорочно повиноваться — это держать в постоянном страхе перед суровым наказанием, даже если они ни в чем не виноваты. Это работает именно так, Веспасиан. И работало так всегда. Вот почему наше сословие правит Римом…

— О, я совсем забыл. — Плавт улыбнулся. — Ты ведь у нас новый человек. Ты и твой брат. Ничего, к тому времени, как вы дорастете до тоги с широкой каймой, оба поймете, что я имею в виду.

— Я прекрасно понимаю уже сейчас, — ответил Веспасиан, — и мне это отвратительно.

— Это приходит с чинами. Ты привыкнешь.

— С чинами? — Веспасиан издал горестный смешок. — Ну да, конечно. С чинами.

На него навалилась страшная усталость, причем не столько телесная, хотя и она имела место, сколько душевная. Его вырастил отец, для которого Рим и все, на чем он зиждился, представлялось самым лучшим из возможного. Для обоих сыновей преданность долгу и служение Риму были наследием, полученным от отца. Правда, когда Веспасиан занялся политической карьерой, эта вера мало-помалу истончалась, как истончается камень, лишаясь всего ненужного под резцом скульптора. Только вот в результате остался не горделивый монумент, а некий саркофаг, вместилище эгоизма, запятнанное кровью тех, кто был принесен в жертву, причем не высшему благу, а узким, эгоистичным интересам избранного круга хладнокровных, циничных аристократов.

— Довольно! — Плавт хлопнул ладонью по столу так, что таблички подскочили и задребезжали. — Ты забыл, кто ты такой, легат. Так послушай меня.

Несколько мгновений сидевшие по обе стороны стола мужчины с холодным отчуждением смотрели друг на друга, и Веспасиан чувствовал, что проиграл. Причем он не только не смог спасти своих подчиненных, но, похоже, лишил себя надежды в будущем достичь высоких постов в Риме. Ему не хватало необходимой для этого беспощадной жестокости.

Брови командующего изогнулись от ярости, когда он произносил свой монолог.