Дочь Галилея

«Отвечая на те подробности личного характера, которыми Вы со мной поделились, - продолжает она свой постскриптум, - что Вы нашли себе занятие столь Целительное, я признаю, что сие оказывает влияние и на меня: и хотя такие занятия зачастую оказываются для меня чрезмерными и невыносимыми, так как я остаюсь другом спокойствия, тем не менее я ясно вижу, Что постоянная активность является залогом здоровья, в особенности теперь, когда Вы, господин отец, так Далеко от нас и промысел Божий так устроил, что мне никак не удается найти то, что Вы просите, и тем самым смягчить тяжесть Вашего отсутствия, которая так удручает меня. Сильная печаль была бы вредна для меня и давала бы Вам основания испытывать беспокойство вместо облегчения, которое я хочу Вам дарить».

А пока воскресным дождливым утром 13 ноября сестра Мария Челесте писала это дополнение к письму, посол Никколини вновь обратился к папе за разрешением отослать Галилея назад, в Арчетри. Урбан уклонился от ответа. Он не сказал ни «да», ни «нет» во время аудиенции, но преднамеренно дал понять, что знает: Галилей наслаждается поддержкой, защитой и дружбой единомышленников, а также переписывается с ними - и все они, как с нескрываемым отвращением заверил Урбан посла, теперь попали под наблюдение Святой Инквизиции. И архиепископ Сиены тоже не стал исключением.

«Если удача позволит Вам найти хоть одну серую куропатку, - писала сестра Мария Челесте неделю спустя, так и не получив за это время новостей о возвращении отца, - я была бы счастлива получить ее из любви к бедной больной девушке, которая не желает ничего, кроме дичи: на последнее полнолуние ей было так плохо, что ее причастили, но теперь больная немного оправилась, и мы верим, что она доживет до следующего новолуния. Она говорит довольно оживленно, с готовностью принимает пищу, ведь мы стараемся находить для нее разные лакомства. Прошлой ночью я осталась с ней до утра, и когда кормила страждущую, та сказала: “Не могу поверить, что, когда стоишь на пороге смерти, можно так есть, и все же я не хочу возвращаться к прошлому; мое единственное желание - увидеть, как исполняется воля Господа”».

Сколь бы раз ни касалась сестра Мария Челесте горячечного лба сестры Марии Сильвии, она не могла измерить ей температуру[87]. Она могла судить об этом только приблизительно, основываясь на цвете лица пациентки, частоте ее пульса и глубине дыхания.

В один из следующих дней, когда уже начинало смеркаться, в двадцать четвертом часу, из Сиены прибыл посланник с корзинкой, полной диких птиц.

«Внутри оказалось 12 дроздов: еще 4, которые должны были бы дополнить число до того, что Вы, господин отец, назвали в письме, должно быть, украдены шаловливой кошкой, которая решила полакомиться ими раньше нас, потому что их в корзине не было, а в ткани, покрывающей корзину, оказалась дырка. Какое счастье, что серые куропатки и вальдшнепы лежали на дне, одного из них и двух дроздов я отдала, чтобы приготовить для бедной девушки, к ее огромной радости. Она благодарит Вас, господин отец. Я посылаю другой подарок, также в виде двух дроздов, синьору Рондинелли, а оставшихся птиц мы с удовольствием съедим с нашими друзьями.

Я испытала огромную радость, распределяя сие изобилие между разными людьми, потому что награда, обретенная с такими трудностями и усилиями, заслуживает того, чтобы ей поделились, а поскольку дрозды были уже на грани съедобного, их необходимо было хорошенько потушить, так что я стояла над ними целый день и наконец предалась чревоугодию».

XXXI «Пока я не услышу, как сие произнесут Ваши губы»

В среду, накануне Рождественского поста, когда сестра Мария Челесте отправилась искать груши, которые попросил у нее Галилей, она на мгновение представила, как вручает их отцу лично, - но потом сомнения развеяли эти приятные мысли. «Поскольку я слышала, что в этом году фрукты долго не продержатся, я думаю, не лучше ли, пока они есть, послать их Вам прямо сейчас, а не ждать Вашего возвращения, которое может затянуться еще на многие недели; хотя, возможно, все не так уж и страшно, как мне то представляется».

Согласно церковной традиции, исполненное надежд время Рождественского поста начиналось в воскресенье, приходившееся ближе всего ко дню святого апостола Андрея, 30 ноября. В 1633 г. такое воскресенье выпало на 27 ноября - самая ранняя из возможных дат начала поста, что и растянуло его период до максимальной длительности в 28 дней. Любое ожидание кажется более длительным в темное время года, а ведь той поздней осенью сестра Мария Челесте лелеяла надежды на возвращение отца. В Бревиарии она прочитала текст литургии по случаю Рождественского поста: «Господь Царь грядущего», «Господь уже близко» и «Он, слава Которого видна на рассвете».

В крошечном монастыре Сан-Маттео сестра Барбера готовила свечи фиолетового цвета, сезонные фиолетовые украшения для алтаря и специальные фиолетовые и розовые одеяния для священника.