Дочь Галилея

Поскольку частная беседа с кардиналом Беллармино была в точности выдержана в духе знаменитого эдикта, опубликованного в 1616 г., Галилей попытался доказать, что в предупреждении не содержалось слов «не распространять» или «никоим образом» и что эти формулировки поразили его как «совершенно новые и ранее им не слышанные». Он заверял, что к его словам не следует относиться с недоверием из-за возможной забывчивости «по прошествии четырнадцати или шестнадцати лет», в том смысле, что он не помнит, произносил ли кто-то эти слова в его присутствии или нет. И в самом деле, он не видел нужды сообщать главе Святейшего Дворца о частном предупреждении, сделанном ему кардиналом Беллармино, поскольку тот не говорил ничего отличного от общеизвестного опубликованного эдикта.

«Исходя из того, что книга моя не являлась предметом более строгой цензуры, чем того требовал эдикт об Индексе, - продолжал Галилей, - я последовал самым надежным и действенным путем, дабы защитить и очистить сию работу от каких бы то ни было следов несовершенства. Мне кажется, что это совершенно очевидно, поскольку я передал книгу в руки Инквизиции, в то время как многие книги по тому же предмету были запрещены исключительно на основании упомянутого выше эдикта».

На этом основании подсудимый выразил надежду, что «преподобные и наимудрейшие господа судьи» признают, что он ни преднамеренно, ни обдуманно не совершал неповиновения каким-либо данным ему приказам. В самом деле, «те изъяны, которые можно обнаружить вкравшимися в мою книгу, не были введены туда в результате хитрого или злого умысла, но исключительно из-за тщеславных амбиций и удовольствия выглядеть умнее других ученых и выделиться среди популярных писателей».

После того как Галилей логически выстроил все подробности дела, объяснил ход своих мыслей, продемонстрировал чистоту своих намерений и заявил о готовности внести любые исправления в текст, он воззвал к милости инквизиторов: «И теперь мне остается только молить вас принять во внимание мое жалкое состояние и телесную немощь, которые усугубились, поскольку я в возрасте семидесяти лет вынужден был в течение десяти месяцев переносить постоянное умственное напряжение, беспокойство и усталость от долгого и трудного путешествия в самый неблагоприятный сезон - а еще и потерю многих лет, на которые я оглядываюсь, вспоминая прежнее состояние здоровья». Он надеялся, что при выборе наказания судьи примут во внимание его преклонный возраст и плачевное состояние здоровья.

В заключение Галилей сказал: «Равным образом я хочу, чтобы вы задумались о моих чести и репутации, а также о том, что немало есть клеветников, кто меня ненавидит».

Следующие несколько недель, пока трибунал готовил окончательный доклад папе, Галилей вновь провел в уже привычном напряженном ожидании в стенах Тосканского посольства. Не поставив ученого об этом в известность, великий герцог неожиданно решил больше не оплачивать его счета за проживание там, предполагая, что с этого момента ученый сам будет компенсировать все расходы. Фердинандо никак не объяснил столь не характерный для него жесткий поступок, но, возможно, на него все же подействовали давление Урбана в связи с делом Галилея, заточение в застенки Святой инквизиции другого гражданина Флоренции - Мариацо Алидози, а также финансовые затруднения, вызванные опустошением, наступившим в результате чумы. Но какими бы ни были причины, посла Никколини эти новости весьма огорчили.

«В связи с тем, что Вы, Ваше сиятельство, сообщили мне, - писал он государственному секретарю Флоренции 15 мая, - а именно, что Его Высочество не намерен оплачивать расходы синьора Галилея, за исключением первого месяца его проживания здесь, могу ответить, что я не собираюсь обсуждать с ним этот вопрос, пока он остается моим гостем; я лучше приму груз на себя»[65].

Посол дал такое обещание, прекрасно осознавая, что его «гость» может остаться под домашним арестом на вилле в течение добрых шести месяцев - пока судебный процесс неспешно движется к финалу.

Тем временем Урбан вернулся в Рим из Кастель-Гандольфо и снова активно включился в дело Галилея. Он немедленно заметил, что судьи разделились на сторонников и противников Галилея: некоторые из них предприняли попытку прочитать «Диалоги» и сочли эту книгу весьма просвещающей; другие, гневно твердив о том, что ученый нанес им оскорбление, энергично защищая Коперника. Однако все они соглашались, что Галилей, по меньшей мере, не подчинился прямому указанию Инквизиции.