Дочь моей жены

— Я расскажу позже, давай зайдем в здание, — кивает на вход, указывая мне направление. — Геннадий, работай. Пусть ребята будут на чеку, — пожимает руку своему охраннику, и тот учтиво разворачивается на пятках, отдавая приказы ребятам. Те, словно муравьи, разбежались по своим местам. А мы тем временем направились ко входу.

В холле нас встретила толпа журналистов, наверняка специально приглашенных сюда моей матерью. Без концерта — никогда. Тков ее девиз по жизни. И один из них, нагло двинулся навстречу к нам, хотя Костя выставил руку перед собой, качая отрицательно головой.

— Константин Захарович, ну пара вопросов, просим вас, — настаивал далеко немолодой мужчина, с посидевшими волосами на висках. Костя на миг остановился, удерживая меня крепче за талию. Другие участники окружили нас, щелкая камерами, ослепляя вспышкой. Мужчина же быстро достал свой блокнот и ручку, надевая следом очки. Боже, он копошился, словно у нас не было ничего важнее, кроме как стоять и удовлетворять их любопытство.

— Ну, попробуйте, Савелий Петрович, — снисходительно кивнул Дубровский, видимо зная этого человека, сжимая губы в тонкую полоску, резко добавляет: — если начнете нести бред, — предупреждает того, и журналист, понимающе, кивает. Все кругом затаили дыхания, и даже прекратили фотографировать нас.

— Господин Дубровский, как вы прокомментируете новость о перепродаже вашей империи некому Эдуарду Вольному? — несколько пар глаз устремились с любопытством на Костю, в том числе была и я. Нет, конечно, он меня предупредил о передачи полномочий, но никак не о продаже шла речь, черт возьми. Естественно, папарацци заметили мою реакцию, и тогда Костя мигом развернулся, уводя меня от заинтересовавшихся взглядов.

— Ты потеряешь компанию, — едва шепчу, когда мы влетаем в лифт. Но один слишком умный журналист, успевает сунуть руку, и створки дверей лифта вновь разъезжаются. И как хорошо, что к нам уже мчал Геннадий с двумя полицейскими, попутно разгоняя толпу. Я уверенна — это проделки моей мамы. Значит, кто-то мог передать ей о планах Дубровского. Или решила нагнести обстановску.

— Константин Захарович, — не унимается наглец, достав диктофон для записи, тычет вещь нам в лица, будто это приемлемое поведение. От возмущения хочется наброситься на придурка, да выцарапать глаза, но я так крепко схватила руку Кости, ощущая всем телом небольшую дрожь, которая не была не замечена моим мужчиной. — Как вы прокомментируете свое прибытие в свою же компанию с Викторией, дочерью вашей жены, вдовы умершего компаньона, — кивает на меня, а я будто к земле прирастаю. Застыла, потерявшись в своих колких ответах, что готовила для напористого журналиста. Достаточно того, что было за эти две недели промывания косточек и мне, и Косте в целом. Спасибо Вячеславу, знатно постарался, что теперь в каждой газетке пестрим на первых страницах.

— Виктория — наследница империи Игоря Вознесенского, так же, как и его вторая дочь Мирослава, — прозвучали слова Дубровского, как гром среди ясного неба. Гул и крики мигом стихли, и все уставились на нас. Даже Геннадий, и тот ошеломленно посмотрел в нашу сторону, но потом принялся выталкивать надоедливых папарацци.

— Еще вопрос! Еще вопрос! — раздались хором голоса желтой прессы, но на подмогу прибыли сотрудники пропускной системы, помогая личной охране Дубровского выталкивать на улицу незваных гостей.

— Вы любовники? Как вам удалось охмурить обеих женщин своего компаньона, господин Дубровский? — наглый журналист вырывался из крепких рук охранника, но не забывал выполнять свою работу. Его едкие вопросы, как яд просачивались в вены, причиняя боль. Я почувствовала себя униженной, словно на меня повесили клеймо, от которого теперь избавиться будет трудно. Костя нажал кнопку, и двери тут же, оповестив сигналом, начали закрываться. Мы игнорировали толпу, орущую всякие вопросы, которые доходили до безумства и неприличия. Словно вновь ушат с водой вылили на голову, и мне стало трудно дышать в замкнутом пространстве, пока мы поднимались на последний этаж. Разнервничавшись, прильнула лбом к крепкому плечу Дубровского, и мой мужчина обеспокоено повернулся, беря меня в крепкие объятия. Хмурится, рассматривая меня с ног до головы.

— Ты бледная, как поганка, — пытается шутить, но улыбка не касается глаз. — Как только разрешим сегодняшний вопрос, сразу едем в больницу.

Я удивилась, не соображая для чего мне еще больница, а потом ахнула.

— Костя, — выдохнула, накрывая его грудь своей щекой. Я слышала учащенное сердцебиение, которое должно было меня успокоить, но почему-то именно сейчас это не работало. — Ты должен был рассказать мне на какие жертвы идешь ради сохранения моего наследства. Черт! — выругалась я, отстраняясь. Дубровский настороженно уставился на меня. — Да к черту, это наследство! Пусть подавится, — развыступалась, махая руками. — Я не хочу, чтобы ты терял то, ради чего пожертвовал многим.