Я всё ещё смотрел на женщину. Она смотрела на меня так, словно знала меня. В её глазах блестело что-то жидкое — что это было? Грусть? Видела ли она во мне убийцу? Нет, это не сочеталось с той мягкостью, которую я в ней видел. О чём она думала? Неожиданно я почувствовал себя неловко — это был не страх, скорее любопытство.
Её рот раскрылся, словно она собиралась заговорить. О, этот рот. Я опустил глаза на её губы, которые были изогнуты, точно крыло птицы. Что-то во мне шевельнулось, и затем она произнесла:
— Король Саалим.
То, как она произнесла моё имя… Скажи это ещё раз.
— Ты потерялся? — спросила она.
Нет, больше нет.
Да, помоги мне.
Я покачал головой, отбросив предательские мысли. Что со мной было не так? С невероятным усилием, я оторвал от неё взгляд и, посмотрев на одного из стражников, объяснил, что мне надо найти мой шатёр.
— Я могу отвести его, — сказала женщина, сделав шаг вперёд.
Я тут же ответил:
— Очень хорошо.
Теперь она стояла ближе. Если бы я протянул руку, я мог бы коснуться её. Может, если я это сделаю, я пойму её — и это чувство? Представив мои пальцы на её плече, я снова почувствовал шевеление внутри себя.
Один из стражников повернулся, потрясённый, и покачал головой.
— Нет, Эмель. Я сделаю это.
Эмель. Мне захотелось почувствовать это имя на вкус, когда оно слетит с моих губ, но мой рот оставался закрытым.
Стражник был прав. Это было бы крайне неподобающе. Более не взглянув на неё — я не решился сделать это, иначе я бы остался навсегда пригвожденный к песку её взглядом — я последовал за стражником в свой шатёр.
Сидя на краю тюфяка, я думал об этой женщине, и о том, что заставлял её делать Алфаар, как и всех своих дочерей. Какой была эта женщина в роли ахиры? Была ли она на это согласна? Эта мысль показалась мне невозможной, после того что я увидел, став их Королём.
После убийства их отца, ахиры собрались в своём шатре. Никто из них не плакал, в отличие от некоторых из жён. Они просто смотрели на нас, широко раскрыв глаза, и нервно отводили взгляды, когда я смотрел на них. Они были робкими, подозрительными — своими грязными руками их отец превратил их в жалких существ. Даже меня посещало чувство печали, когда я смотрел на них и понимал, какой была их жизнь. Но этого нельзя было сказать об этой женщине. Об Эмель. То, как она держала свои плечи и голову, не оставляло места для жалости.
— Эмель, — произнёс я вслух.
И снова почувствовал это — шевеление внутри, тоску и одиночество — они гудели так, как гудит ситара, если тронуть её струну.