Дочь Сталина

Надежда работала в секретариате Ленина до 1923 года. Ильичу импонировала ее исполнительность в работе и педантизм, с которыми она до глубокой ночи просиживала над машинкой, занимаясь шифровкой и дешифровкой телеграмм. Обычно, давая какое-то особо важное поручение, он говорил: «Пусть это сделает Аллилуева, она все сделает хорошо».

Но и муж загружал Надю своими делами. Диктовал статьи, требовал, чтобы она как следует принимала его гостей… Л. А. Фотиева, секретарь Ленина, рассказывала, что однажды Надя пришла к ней и сказала, что решила уйти с работы. Сталин так «ей велел. Не оставалось у нее времени для него. Я пошла к Владимиру Ильичу и рассказала ему. Владимир Ильич сказал:

 — Если завтра не выйдет на работу, сообщите мне, а я с ним поговорю.

Однако она вышла. Я сказала об этом Владимиру Ильичу. Он произнес:

 — Азиат».

Первые размолвки у супругов начались сразу после рождения Василия, но о них знали лишь самые близкие люди. Им было известно, что Сталин целый месяц не разговаривал с супругой. И она, как ни билась, долго не могла узнать, в чем провинилась перед ним. Позже выяснилось, что причина ее «вины» состоит в том, что Надя обращалась к мужу на «вы», а он хотел, чтобы она говорила ему «ты». Они помирились, но для Надежды эта первая большая ссора оказалась большим испытанием, из которого она вышла, утратив свои прежние идеалистические представления о муже.

Но пока внешне все выглядело довольно безоблачно. Супруги вместе бывали в театре, принимали гостей, родственников. Надя исправно писала письма свекрови, из которых можно было сделать вывод, что они с мужем вполне счастливы. Она и старалась по мере сил выглядеть счастливой, не замечать вспышек гнева, которым довольно часто предавался Сталин. Няня Василия — Шура Бычкова вспоминала, как она была поражена, когда однажды Иосиф Виссарионович, ни слова не говоря, выбросил за окно блюдо с жареными курами — куры, оказывается, ему надоели. В Москве в это время был голод, и Шура едва не заплакала, но, взглянув на побледневшее лицо Надежды Сергеевны, удержалась от слез… Много было и других безобразных сцен, которые приводили Надю в ужас. Было бы легче для нее, если бы она охладела к мужу, но ее дочь Светлана утверждает, что этого так и не произошло.

«Ты все-таки немножко любишь меня!» — сказала она отцу, которого она сама продолжала любить, несмотря ни на что… Она любила его со всей силой цельной натуры однолюба, как ни восставал ее разум, — сердце было покорено однажды, раз и навсегда. К тому же мама была хорошей семьянинкой, для нее слишком много значили муж, дом, дети и ее собственный долг перед ними…»

«ЕЕ называли «строгой», «серьезной» не по годам, — она выглядела старше своих лет только потому, что была необычайно сдержанна, деловита и не любила позволять себе «распускаться»…

«…жаловаться и плакать — она же этого не терпела» («Двадцать писем к другу»).

Да, жаловаться она не любила, хотя, случалось, у нее прорывались горькие слова. В письме к Марии Анисимовне Сванидзе, жене Алеши Сванидзе, Надежда пишет:

«Вы пишете, что скучно. Знаете, дорогая, везде также. Я в Москве решительно ни с кем не имею дела. Иногда даже странно; за столько лет не иметь приятелей близких, но это, очевидно, зависит от характера. Причем странно, ближе себя чувствую с людьми беспартийными (женщинами, конечно). Это объясняется, очевидно, тем, что эта публика проще.

Я очень жалею, что связала себя опять новыми семейными узами (Надежда в это время была беременна. — В. С.). В наше время это не очень легко, т. к. вообще страшно много новых предрассудков, и если ты не работаешь, то уже, конечно, «баба»…

О том, как Надежда Сергеевна была одинока, вспоминает и секретарь Сталина Борис Бажанов.

«Когда я познакомился с Надей, у меня было впечатление, что вокруг нее какая-то пустота — женщин-подруг у нее в это время как-то не было, а мужская публика боялась к ней приближаться, — вдруг Сталин заподозрит, что ухаживают за его женой, — сживет со свету. У меня было явное ощущение, что жена диктатора нуждается в самых простых человеческих отношениях…»

«Домашняя ее жизнь была трудная. Дома Сталин был тиран. Постоянно сдерживая себя в деловых отношениях с людьми, он не церемонился с домашними. Не раз Надя говорила мне, вздыхая: «Третий день молчит, ни с кем не разговаривает и не отвечает, когда к нему обращаются; необычайно тяжелый человек». Но разговоров о Сталине я старался избегать — я уже представлял себе, что такое Сталин, а бедная Надя только начинала, видимо, открывать его аморальность и бесчеловечность и не хотела сама верить в эти открытия.

Через некоторое время Надя исчезла, как потом оказалось, отправилась проводить последние месяцы своей новой беременности к родителям в Ленинград. Когда она вернулась и я ее увидел, она мне сказала: «Вот, полюбуйтесь моим шедевром». Шедевру было месяца три, он был сморщенным комочком. Это была Светлана…»