Дочь царского крестника

Я уже говорил: бабушка решила старших сыновей – Ивана, Василия, Семёна – оставить в Кузнецово, а с младшими и дочерью обосноваться на новом месте, намереваясь, когда всё уляжется, снова соединиться… Или с одной стороны от Аргуни, или с другой… Где лучше будет…

– Теперь, Павлик, – присел на валёжину отец, – и помирать не страшно.

Он сломал ветку лиственницы, подал мне:

– Возьмём домой.

Довезли. Ещё раньше в Кузнецово на берегу Газимура набрал пару горстей разноцветных камешков:

– Могилку мою украсишь.

В Кузнецово сохранился дом деда. Добротный пятистенок. В нём родился мой отец и дед умер. Крыша новеньким шифером покрыта. Я постучал в калитку, залаяла собака, вышел средних лет, лысоватый мужчина, мы объяснили своё историческое отношение к его усадьбе, попросили разрешения зайти.

– Проходите, чё там! – радушно пригласил хозяин.

Я сфотографировал отца на крыльце.

– Вот что значит листвяжный, – отец погладил бревно стены, – почти век, как построен и, если не сгорит, стоять и стоять будет.

– Типун вам на язык! – засмеялся мужчина. – Чё бы нам гореть!

Дом метрах в пятидесяти от речки Газимур. В Драгоценке тётушка Ханочка и дядя Кеша жили в километре от нашего дома на улице, которая называлась Газимур в честь этой самой речки. В детстве меня удивляло это совершенно непривычное для уха название. Спрашивал у старших братьев, отца… Почему-то Хаул, Дербул, Ган не вызвали вопросов, а Газимур казался чем-то из ряда вон…

С полгода назад был в гостях у младшей сестрёнки Гали и ударился в воспоминания о нашей поездке с отцом в Кузнецово, сестрёнка загорелась:

– Свози в Забайкалье.

Меня и самого больше туда тянет, чем в Драгоценку. Трёхречье полностью окитаилось. Нашего дома нет. Школу, церковь снесли. Земляк-полукровец пять лет назад был в Драгоценке, рассказывал… Зато в пади Кокушиха сопки берёзой поросли. Когда мы в пятьдесят четвёртом уезжали – ни одного дерева там не росло, все на дрова ещё в тридцатые годы извели. Но китайцы драконовские порядки установили: не моги ветку сломать, не то что дерево спилить…

Дом деда сохранился в Кузнецово, а дом дяди Вани, старшего брата отца, нет. На его месте пустырь. Ничего не осталось от построек. Всё травой заросло. Отец посмотрел, покивал головой с раздумчивым:

– Да-а-а, – и открыл мне семейную тайну:

– Если покопать здесь, может, и золотишко нашлось бы.

Оказывается, имелся золотой запас у деда. По его смерти распоряжалась семейными ценностями бабушка, Агафья Максимовна. Мой отец и сам до конца не знал, всё ли золото осталось в Кузнецово, или мать, уезжая с младшими сыновьями и дочерью в Трёхречье, что-то взяла с собой. Умели в семье хранить секреты. Было у моего отца подозрение, что Соломониду мать наделила золотыми монетами в качестве приданого. Каким бы хорошим хозяином ни был муж Соломониды Иван Михайлович Налётов, но ни у кого не помню в Драгоценке крыши, крытой оцинкованным железом…

– Мало кто поставил такие знатные дома в Драгоценке, – сказал отец, – вполне возможно, золотишко пошло на постройку дома.

Сходили мы на кладбище в Кузнецово, где похоронен мой дед – Фёдор Иванович Кокушин.

– Хорошо помню угол с его могилой, справа от входа, чуть в глубине, – рассказывал по дороге, волнуясь, отец. – Похороны не отложились, мне ещё и четырёх лет не исполнилось, но на Радоницу, помню, ходили. Крест добротный листвяжный стоял.

Ни креста мы, ни бугорка не нашли. Кладбище заброшенное, заросшее, неогороженное. Давно уже не хоронили на нём. Кое-где торчали в бурьяне кресты. Отец постоял, поплакал… По дороге с кладбища, за его территорией, наткнулись на камень, торчащий на метр из земли. Отец наклонился:

– Это же с памятника купца Вагина! – обрадовался. – Вот надпись…

И запечалился:

– Кому-то понадобилось сковырнуть.

Он помнил похороны купца. Гроб по станице несли не на полотенцах, а на дорогой ткани…

По просьбе отца сфотографировал его рядом с остатком памятника Вагину:

– Это, пожалуй, всё, что осталось от того кладбища, где отец упокоился, – сказал, глядя в объектив.

Мы были в Забайкалье в самую сенокосную пору. Вдоль Газимура едем на уазике, а травостой изумительный, и никто не косит. Отец, глядя на грустную картину, проронил с крестьянской болью:

– В наше время столько скота держали, из-за нехватки сенокосов казаки, кто порасторопней, в Маньчжурии косили, скот туда гоняли на откорм…

Когда я в 1965-м привёз в Троебратное свою будущую жену знакомить с родителями, отец наедине сказал ей:

– Любаша, я человек земляной, всю жизнь на земле. Бога благодарю, кроме топора и косы ничего в руках не держал, хоть и казак потомственный.

Не пришлось с шашкой и винтовкой на людей идти…

В 1981 году была его вторая и последняя поездка на родину. В первый раз он в 1973-м собрался. В Борзе жил мой хороший институтский товарищ Володя Самсонов, мы обменивались открытками к праздникам, не теряли друг друга. Отец знал о нашей переписке. Приезжаю в Троебратное в отпуск, неделя проходит, он вдруг просит: