Дочь ведьмы

При этих словах в зале поднялась буря. С галереи послышались крики и проклятия, которые не смог унять молоток советника Уилкинса. Преподобный не мог дальше спокойно сидеть на месте. Судебным приставам и двум констеблям пришлось сдерживать народ. Бесс боялась, что их просто сметет обезумевшая толпа. Она взглянула на мать новыми глазами. Почему она так смело говорила? Почему не попыталась ничего скрыть или хотя бы представить произошедшее в ином свете, чтобы отдаться на милость магистрата? Чем дольше девушка смотрела на мать, тем меньше узнавала ее. Она выглядела такой спокойной, такой решительной, ее, в отличие от Бесс, словно не волновали и не пугали ни неистовство толпы, ни возможные последствия слов.

В конце концов порядок был восстановлен. Натаниэль Килпек дождался полной тишины, прежде чем огласить свое решение.

– К моему удовлетворению, есть основания для обвинения в maleficia[4]. В силу изложенного я постановляю, что тело Энн Хоксмит должно быть осмотрено на предмет известных знаков, отличающих ведьму, а сама она должна быть возвращена в свой дом, и там за ней надлежит наблюдать два дня и две ночи. Я приму дальнейшие показания, если они последуют, и через пять дней в этом же зале состоится суд.

Он договорил и быстро поднялся с места. Энн выволокли через боковую дверь, ведшую к камерам в подвале, члены суда покинули зал. Сердце Бесс преисполнилось страха при виде того, как мать уводят прочь.

– Матушка! – выкрикнула она, но дверь уже захлопнулась за последним констеблем.

Бесс лишь позднее узнала, что претерпела ее мать от дознавателей. Обычно такую работу исполняли местные повитухи, но, понятно, в нынешних обстоятельствах нужно было найти кого-то другого. По такому случаю из Дорчестера привезли Изабел Притчард, даму сомнительной репутации. Энн раздели и привязали к столу кожаными ремнями. Под наблюдением советника Уилкинса и Натаниэля Килпека мистрис Притчард изучила каждый дюйм тела обвиняемой. Через некоторое время она объявила, что нашла две темные родинки, которые стала колоть, чтобы выяснить, пойдет ли из них кровь. Кровь не пошла. Килпека не устроила работа Притчард, и он взялся сам обследовать тело Энн. Ни одна его часть, сколь бы укромной или интимной она ни была, не осталась обойденной. Наконец глубоко между ногами обвиняемой он нашел нечто, походившее на небольшой плоский сосок. Килпек велел приставу описать все в подробностях, сказав, что, по его мнению, этот «предмет» недавно сосали.

После этого Энн привезли обратно на ферму. Бесс сказали, что наблюдать ее будут дома, куда бесы и фамильяры[5]

явятся с большей вероятностью. Старую Мэри, у которой толком не было своего дома, тоже решили наблюдать здесь. Мебель сдвинули к стене, а Энн и Мэри крепко привязали к стульям посреди комнаты. По бокам расставили удобные сиденья, на которых разместились наблюдатели. Среди них была Изабел Притчард, без сомнения, довольная, что ей заплатили за дальнейшие услуги, советник Уилкинс, преподобный Бердок и охотник на ведьм. У дверей поставили констебля. Бесс было позволено остаться, но ей ясно дали понять, что стоит ей как-либо вмешаться, и ее вышвырнут вон.

Когда в общей суматохе все расселись по местам, наблюдатели затихли. Бесс нашла местечко в темном углу, откуда ей ясно было видно лицо матери, освещенное светом очага и тщательно расставленных вокруг свечей. Она терялась в догадках, не понимая, чего все ждут. Они что, в самом деле, верят, что мать посетят странные существа и мелкие духи? Понять, как кто-то столь здравомыслящий, как советник Уилкинс, может всерьез верить, что станет свидетелем подобных событий, было невозможно. Бесс знала мать всю жизнь. Она видела, что та постоянно ходит в церковь, и преподобный видел. И все же теперь они сидели в тишине, ожидая, что явятся создания не из нашего мира. Старая Мэри, казалось, готова была лишиться чувств. Ее губы беспрестанно шевелились, словно она молилась, глаза рассеянно смотрели в никуда. Энн, напротив, сидела прямо и неподвижно, безучастная и спокойная. Бесс подивилась ее выдержке и терпению.

Прошло несколько часов, примечательных лишь тем, что ничего не случилось. Погода поводов для разговора не давала, беседовать было не о чем, так что единственными звуками в комнате были шипение и потрескивание огня, а временами слышался за домом крик совы. Еще через два часа к этим звуками прибавился рокочущий храп советника Уилкинса. Бесс, у которой затекло тело, пошевелилась, зная, что может не бояться уснуть, хотя волнения последних дней ее и измучили. Свечи догорали, а значит, рассвет скоро должен был прекратить эту нелепую ночь. Потом послышались звуки – сперва еле слышные, но вскоре все громче и громче дающие о себе знать. Царапанье. Килпек замер в кресле. Преподобный нахмурился и осмотрелся. Звук не стихал, казалось, он исходит из-за двери в сыроварню. Бесс убеждала себя, что это всего лишь голодная мышь. Когда царапанье сменилось ударами, она испугалась.

– Господи, помилуй нас! – прошептала мистрис Притчард.