Дочери дракона

Поднимаясь по лестнице, я думала о том, что совещание на четвертом этаже, похоже, обречено — а с ним и шанс объединить Корею. Официальное заявление делегации Юга, которое я держала в руке, гласило, что национальные выборы будут проведены согласно указаниям ООН, даже если Север это не устраивает. А еще там говорилось, что, с точки зрения Юга, выборы определят, кто имеет право управлять всей Кореей — и Севером, и Югом.

Отдел переводов лихорадочно работал над переводом ответного заявления от делегации Севера. Там говорилось, что Север не признает результаты выборов на Юге: делегаты считали, что американцы подтасуют результаты, чтобы поставить у власти свою марионетку Ли Сын Мана. Еще там сообщалось, что Север проведет выборы отдельно, под контролем Советского Союза. И, как и Юг, Север считал, что именно его выборы определят, кому управлять всем полуостровом. Сложилась патовая ситуация, как и боялся Чжин Мо.

Добравшись до четвертого этажа, я побежала к огромному двухъярусному аванзалу Большого зала заседаний, обшитому панелями из красного дерева. В Зал заседаний вели гигантские деревянные двери, за которыми проходил спор на повышенных тонах. В аванзале за письменными столами сидели чиновники, копаясь в бумагах и негромко переговариваясь. Когда я вошла, все они подняли головы. Я пошла к столу у самого входа в Зал заседаний, поклонилась сидевшему там человеку и протянула перевод. Суровый чиновник взял заявление, прочел его и спросил:

— А где от Севера?

— Простите, — сказала я, снова кланяясь, — еще не перевели. Скоро будет.

Вдруг огромные двойные двери распахнулись, и из зала вышла группа мужчин с портфелями. Они шагали как на параде, решительно глядя только вперед, и я поскорее отскочила в сторону, пропуская их. Половина чиновников в аванзале вскочила на ноги, быстро собрала бумаги в портфели и побежала за делегацией Юга.

В Большом зале у двери стояли Чжин Мо и другие представители Севера, глядя вслед ушедшим. Чжин Мо в растерянности взъерошил себе волосы. Какой-то чиновник поинтересовался:

— Ну и что нам теперь делать?

Чжин Мо и остальные повернулись к главному делегату. Тот сказал:

— Выпускаем наше заявление.

Чжин Мо пошел к своему столу и сложил бумаги в портфель, а потом направился к выходу из аванзала. Проходя мимо меня, он бросил:

— Идем домой.

* * *

— Все кончено, — сказал Чжин Мо, когда мы сидели на скамейке в парке перед нашим домом. На лице у него появились новые морщины, круги под глазами стали темнее прежнего, и меня беспокоило его здоровье. — Никакого примирения не будет. Теперь Корея официально разделена надвое.

Был прекрасный весенний день. Знаменитые огромные пхеньянские ивы покрылись листьями. Они напоминали огромных зеленых демонов, тянущих тонкие лапы к земле. Солнце стояло высоко, было тепло, но из-за печали на лице Чжин Мо мне казалось, что сейчас середина зимы.

— Ты сделал все, что мог, — сказала я, повернувшись к нему.

Он поморщился.

— И этого оказалось недостаточно. Теперь объединить Корею можно лишь через гражданскую войну. И поскольку в деле замешаны американцы и Советский Союз, столкновение может привести к очередной мировой войне. А у них обоих еще и ядерное оружие есть. Дураки! Почему они меня не послушали? — Он закрыл глаза и покачал головой.

Мне было нечего ответить. Я читала о мировом конфликте, который называли холодной войной, и знала, что Корея представляет собой важное поле боя в этом противостоянии. И про атомные бомбы, способные уничтожать целые города, я тоже читала. Но неужели Корея станет поводом для новой мировой войны? Наверняка Чжин Мо преувеличивает.

Чжин Мо уставился на собственные руки. Он был очень красив, с гладкой кожей и блестящими черными волосами. Меня расстраивало, что он больше не улыбается. Я задумалась, чем вызвана его грусть: поражением в борьбе за единую Корею или потерей жены и сына.

— Ты что-нибудь слышал о Ки Су? — спросила я. Может, и не стоило — я опять задавала слишком много вопросов, — но мне хотелось знать.

Чжин Мо покачал головой:

— Ничего не слышал. Но она не передумает.

— Мне очень жаль, Чжин Мо.

Он повернулся ко мне:

— Я все никак не мог решиться тебя спросить, Чжэ Хи. Многое ты слышала из нашей ссоры в ту ночь, когда ушла Ки Су?

Я посмотрела на ивы в парке и ответила:

— Всё.

— То есть ты знаешь, как она тебя назвала.

Вот тут я поняла, что две недели назад правильно расслышала слова Ки Су. Она назвала меня шлюхой для утешения и чхинильпха. Похоже, супруги давно знали секрет, который я так отчаянно пыталась скрыть.

Я сгорбилась и уставилась себе под ноги. Очень хотелось куда-нибудь спрятаться.

— Откуда ты узнал? — спросила я.

— Я понял с самой первой нашей встречи, — ответил он. — Ты сказала, что работала на обувной фабрике в Синыйчжу. Но там не было обувной фабрики, Чжэ Хи. Вот так жестоко шутили японцы: когда они объявляли, что посылают девушку на обувную фабрику, это значило отправку на станцию утешения. Когда ты сказала, что работала на фабрике, я понял, что ты была женщиной для утешения.