Дочери дракона

— Я была одной из нищих и бездомных. Как я уже сказала, я свободно владела английским, и это помогало. Но все равно мне пришлось трудно. Мы с Су Бо всегда были на грани голода. Посреди войны нищая молодая женщина с больным младенцем никому не нужна. — Она вскидывает подбородок. — Мы выжили благодаря труду и везению, остальное тебе знать ни к чему.

Я думаю о том, как трудно ей жилось в моем возрасте, и чувствую себя виноватой за жалость к себе и за страх. Нет, ну серьезно. В сравнении с тем, что пришлось пережить ей, чего мне-то бояться?

— Вам тяжко пришлось, — говорю я. — Мне очень жаль.

— Да, но я выжила, — отвечает она. — Для меня это самое главное. — Она разглядывает меня еще несколько секунд, потом спрашивает: — А как насчет тебя, Анна? Что для тебя самое главное?

Вопрос застает меня врасплох.

— Ну, для меня… Точно не знаю, — сбивчиво отвечаю я. — Я думала, что успех: ну, понимаете, хорошо учиться в колледже и тому подобное. Но я больше в колледже не учусь, — признаюсь я. — Пришлось бросить, когда мама заболела.

— А восстанавливаться ты собираешься?

Я качаю головой.

— Даже не знаю. Я не очень понимаю зачем.

Она продолжает смотреть на меня в упор, и я вижу, что от меня ждут более подробного ответа. Поерзав, я говорю:

— Одно время я думала учиться на врача. Прошла программу подготовки к обучению в медицинской школе и набрала достаточно высокие баллы, чтобы поступить, но засомневалась, что хочу стать врачом. Потом я подумывала пойти на юрфак. Составила список плюсов и минусов и по медицине, и по юриспруденции, а потом в итоге решила, что лучше выбрать что-то третье. А теперь даже не знаю, есть ли смысл заканчивать колледж.

— Составила список плюсов и минусов? — спрашивает она. — Ты всегда так все проблемы обдумываешь?

— Ну да, во всяком случае стараюсь.

— И помогает?

— Вроде помогает.

— Ты умная и способная девушка, Анна, это очевидно. Но ты кореянка, а корейцы принимают решения по-другому. Мы используем не только разум, но и сердце. Когда мы говорим «я думаю», то указываем на сердце.

Так что скажу тебе, что думаю я, — продолжает она, указывая себе на сердце. — Я думаю, ты пытаешься понять, что говорит тебе душа, но разум все время мешает. Ты приехала в Корею, чтобы узнать больше о себе самой, узнать нечто такое, с чем никакой список плюсов и минусов не поможет разобраться. Когда я дала тебе гребень, ты пришла ко мне по той же самой причине. Ты не поддалась чиновникам, даже когда они тебе угрожали. Если бы ты продумала свои решения, а не руководствовалась сердцем, ты никогда бы так не поступила. Так скажи мне, Анна Карлсон, — произносит она, — что говорит о будущем твое сердце?

Хороший вопрос. С такой стороны я ситуацию еще не рассматривала. Я пожимаю плечами:

— Не знаю, правда.

Она улыбается.

— Когда я закончу свою историю, мы еще об этом поговорим. Ты готова услышать остальное?

— Да, мэм, — отвечаю я.

Миссис Хон выпрямляется и кладет руки себе на колени. Она рассказывает, что после гражданской войны Южная Корея была в хаосе; все злились и искали виноватых. Общество очень негативно реагировало на тех, кого подозревали в симпатии к коммунизму.

— Меня тоже задели репрессии, — говорит она. — Многие знали, что я работала на Севере, поэтому я попала в черные списки и не могла найти работу. Меня лишили пособий. Я оказалась в серьезной опасности, и на какое-то время мне пришлось исчезнуть.

Она делает вдох, будто собирается продолжить, но потом умолкает и смущенно улыбается. Я не уверена, в состоянии ли она рассказывать дальше.

Наконец миссис Хон извиняется:

— Прости. Последняя часть истории очень трудная.

— Да ничего страшного, — говорю я. — Может, передохнем?

Она отрицательно качает головой:

— Нет, я должна закончить.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Апрель 1954 года. Военная база США «Кэмп-Хамфрис», Южная Корея

Я стояла в задней комнате бара и разговаривала с его хозяином, а трехлетняя Су Бо цеплялась мне за ногу. Через платье дочки я чувствовала, как выпирают у нее кости — будто палки, лежащие в мешке. Глаза у Су Бо запали, скулы заострились. Она напоминала бедных голодных сирот в «Оливере Твисте», какими я их себе представляла. И у нее опять поднялась температура.

Мы уже три дня ничего не ели. Последние шесть месяцев я добывала еду в маленьких деревеньках Южной Кореи, где после гражданской войны население уменьшилось раз в десять. Но отчаявшихся людей вроде меня были тысячи, пищи на всех не хватало. Люди жили в убогих времянках из досок, камней и жести; еды было очень мало; многие дети, как и Су Бо, голодали.

Наконец нас с Су Бо подобрал американский сержант на джипе и отвез к этому бару в лагере возле американской военной базы — такие лагеря назывались кичжичхон. Сержант пошел в бар, а мы остались ждать. Вскоре он вышел с хозяином бара. Тот задумчиво посмотрел на меня, потом дал сержанту денег и велел мне идти за ним, а сержант уехал на своем джипе на базу.