Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

Далёкий образ Дарёны, озарённый отблеском белогорских снегов, колыхался между стволов. В сияющем наряде невесты, в роскошных переливах драгоценных камней, красивая и уже совсем чужая, бывшая возлюбленная смотрела на Цветанку с мягкой укоризной. А ту вдруг осенило: это морок! Настоящая Дарёна давно всё простила, заслонив свою ветреную подругу от стрелы, а это наваждение – проделки морока и её собственной совести. Тысячелетние чары, воздвигнутые вокруг Калинова моста, сводили с ума любого бесконечным потоком ужасов, мелкие грешки раздувая до страшных преступлений, а настоящие злодеяния обращая против совершившего их человека с сокрушительной силой.

– Морок! – рыкнула Цветанка, стискивая кулаки и сверля взглядом туман, будто тот был разумным существом. – Ты хочешь, чтобы я рехнулась и плутала в лесу до самой смерти? Или, обезумев, нанесла себе увечья и истекла кровью? Ты до этого меня доводишь? Я раскусила твою игру! Я не отдам тебе свой рассудок. Я вижу тебя! – И она ткнула пальцем в безответную, но горьковато-насмешливую пелену.

Впечатывая в мшисто-мягкую землю злые, решительные шаги, она двинулась куда глаза глядят. Из-за деревьев то и дело выскакивали обвинители, сплетаясь в жуткой пляске, но Цветанка в их пустых глазах видела лишь мрак вместо живых душ. Раздражённо и устало отмахиваясь от видений, как от назойливых насекомых, она продолжала путь, хотя толком не знала, куда идти. Временами земля превращалась то в булькающее озеро крови, то в смердящее болото, полное живых останков, тянувших к ней костлявые руки с ошмётками плоти… Призраки мешали идти, но Цветанка старалась не поддаваться на эти игры разума, хватаясь за спасительную мысль: на самом деле там обыкновенная почва – твёрдая, покрытая травой. Иногда у неё получалось пробиться силой рассудка в действительность, а порой её засасывало в ловушку, и сознание плыло лужицей масла, дробясь на золотые капли при встрече с каждым препятствием.

Как сохранить себя целостной, как не разбиться на тысячи крупиц, как донести себя до цели, не расплескав душу по пути? Шагая по ступенькам бреда, Цветанка наткнулась на огромную мраморную статую Нежаны, застывшую среди елей со страдальчески поднятыми к небу глазами. Кто её здесь воздвиг, какой безумный зодчий увековечил эту чистую, вишнёво-медовую песню сердца? Морок хотел, чтобы воровка винила себя в смерти своей первой любви, но мягкий янтарный свет долетал из вечернего чертога даже сюда, в эту глухую обитель скорби.

– Матушка, – умываясь тёплыми слезами, шептала упавшая в траву Цветанка. – Матушка, Нежана… Ежели вы слышите меня, то пособите мне. Тону я, погибаю…

Её последняя исступлённая надежда умирала на кончике ножа, которым она царапала замшелый и обросший дружным грибным семейством пень.

– И ты думаешь, что ежели пустишь слезу и признаешь поражение, тебе станет легче? – послышался сверху насмешливый голос. – Размазня размазнёй, а ещё примеряет на себя мужскую шкуру!

Узнавание этого голоса диким зверем встало в ней на дыбы. Едкий, язвительный, холодный звук, от которого хотелось надавать этой заносчивой твари по морде, пластал душу Цветанки на ломтики для обжаривания. Рычание клокотало у неё в горле, в кулаках горячо билась жажда поединка, но когда она подняла голову, всё её нутро съёжилось в комочек. На пеньке сидело обросшее шерстью чудовище с полузвериной, получеловеческой мордой, смертоносными крючками когтей и леденящей синевой безжалостных глаз. Неужели это существо видела перед собой Нежана ночами? Неужто у Дарёны остались какие-то добрые чувства, когда оно предстало перед ней на козлах колымаги её матери?

– Что, ненавидишь меня? – гортанно прорычало чудовище, медленно распрямляясь и грозно нависая над Цветанкой. – Считаешь меня недостойной любви и дружбы? Ну так докажи, что всех этих благ достойна ты сама!

Удар шаровой молнией ослепил Цветанку. Врезавшись в дерево, она без дыхания и почти без чувств сползла в траву, и струи тумана целебной прохладой окутывали отбитое тело. Чудовище, встав на четвереньки, перетекло в звериный облик и с горловым «гр-р-р» надвигалось на оцепеневшую Цветанку.

Холодные пальцы, из которых испуганно отхлынула вся кровь, протянулись и тронули мохнатую морду.

– Ты достойна всего, – пролепетали пересохшие и ничего, кроме мурашек, не чувствовавшие губы. – Хоть вид твой страшен, но у тебя человеческое сердце. Ты ошибалась, делала близким больно, но они простили тебя за это. Прощаю и я. Будь мне другом.