Читаем Дочери огня полностью

— Вот и я, — сказала девочка, — когда собираюсь отнести корзину с рыбами домой, они начинают так жалостно петь, что я бросаю их назад в воду… А мать с отцом бьют меня за это.

— Замолчи, гаденыш! — крикнул Дуболом, который, видно, хватил лишнего. — Ты мешаешь моему племяннику делом заниматься. Но меня не проведешь, знаю я, почему у тебя зубы вроде острых жемчужин… Ты — королева рыб! И есть такой день в неделе, когда тебе не удастся увильнуть и ты попадешь ко мне в вершу! Да, да, в вершу!

И угроза пьяного Дуболома очень быстро сбылась. Он выловил девочку в том обличье красной рыбы, которое раз в неделю, волею судьбы, она должна была принимать. К счастью, когда дровосек начал с помощью племянника вытаскивать вершу из воды, мальчик узнал в красивой красной рыбе с золотыми чешуйками маленькую рыбачку, потому что в этом временном своем образе она ему однажды приснилась.

Он осмелился вступиться за нее и даже ударил дядю башмаком на деревянной подошве. Разъяренный дровосек схватил племянника за волосы и попытался повалить на землю, но, к великому его удивлению, это оказалось не так-то просто: он только гнул его во все стороны, но ни повалить, ни приподнять не мог, до того прочно тот стоял на земле.

А когда мальчик ослабел и почти перестал сопротивляться, по лесу прокатился глухой гул, все ветви закачались, разбудили своим свистом ветры, началась буря и прогнала дровосека Дуболома в его хижину.

Но почти сразу он выбежал из нее, грозный, наводящий ужас, уже в облике сына Одина; в руке у него сверкал тот скандинавский топор, который так же гибелен для деревьев, как для утесов — дробящий молот Тора[257].

Юный лесной король, жертва собственного дяди, захватчика Дуболома, уже знал к тому времени о своем державном сане, хотя от него это тщательно скрывали. Деревья старались его защитить, но единственным их оружием была недвижная сплоченность…

Тщетно все теснее переплетаются меж собой кусты и молодая поросль, пытаясь преградить дорогу Дуболому, тот кличет на подмогу своих дровосеков и прорубает путь сквозь этот заслон. И вот уже падают под топорами и секирами деревья, почитавшиеся священными со времен друидов…

К счастью, королева рыб не теряла времени даром. Она бросилась к ногам Марны, Уазы и Эны, трех соседних больших рек, умоляя их помешать замыслам Дуболома и его дровосеков, потому что поредевшие леса уже не смогут задерживать испарения, которые проливаются потом дождем и полнят водою ручьи, реки и озера; даже родники иссякнут и перестанут питать реки своими струями, не говоря о том, что вскорости погибнут не только все рыбы, но и звери и птицы.

И эти большие реки сделали так, что в тех местах, где сокрушал деревья Дуболом со своими свирепыми дровосеками — но до юного властителя лесов они покамест еще не добрались, — началось огромное наводнение, вся земля была затоплена, и только тогда схлынули воды, когда ни единого врага не осталось в живых.

И после этого король лесов и королева рыб смогли возобновить свои невинные свидания.

Но он уже был сильфом, а не маленьким дровосеком, а она была ундиной[258], а не маленькой рыбачкой, и со временем они стали законными мужем и женой.

Соната дьявола

Опубликована в «Mercure au XIX-e siècle» в 1830 г.

Навеяна рассказами Э. Т. А. Гофмана («Мастер Мартин бочар» и др.).

Перевод А. Андрес
Перейти на страницу:

Похожие книги

Песни Первой французской революции
Песни Первой французской революции

(Из вступительной статьи А. Ольшевского) Подводя итоги, мы имеем право сказать, что певцы революции по мере своих сил выполнили социальный заказ, который выдвинула перед ними эта бурная и красочная эпоха. Они оставили в наследство грядущим поколениям богатейший материал — документы эпохи, — материал, полностью не использованный и до настоящего времени. По песням революции мы теперь можем почти день за днем нащупать биение революционного пульса эпохи, выявить наиболее яркие моменты революционной борьбы, узнать радости и горести, надежды и упования не только отдельных лиц, но и партий и классов. Мы, переживающие величайшую в мире революцию, можем правильнее кого бы то ни было оценить и понять всех этих «санкюлотов на жизнь и смерть», которые изливали свои чувства восторга перед «святой свободой», грозили «кровавым тиранам», шли с песнями в бой против «приспешников королей» или водили хороводы вокруг «древа свободы». Мы не станем смеяться над их красными колпаками, над их чрезмерной любовью к именам римских и греческих героев, над их часто наивным энтузиазмом. Мы понимаем их чувства, мы умеем разобраться в том, какие побуждения заставляли голодных, оборванных и босых санкюлотов сражаться с войсками чуть ли не всей монархической Европы и обращать их в бегство под звуки Марсельезы. То было героическое время, и песни этой эпохи как нельзя лучше характеризуют ее пафос, ее непреклонную веру в победу, ее жертвенный энтузиазм и ее классовые противоречия.

Антология

Поэзия