Дочери огня

«О госпожа моя,Измучен сердцем я, —Так жаловался мальчик Керубино. —О госпожа моя,Измучен сердцем я…»

Всю ночь в моем мозгу вертелся без причиныЗнакомый тот мотив — и наболела грудь…Я виноват, но Вы отпустите мне вины —Всего и стоит Вам лишь руку протянуть.

Дитя богемы я, бездельник, вот в чем суть,И красное словцо подчас мой хлеб единый.Обманут многими, до времени старик,Как крыса, мнителен, озлоблен нищетою,Поденщик-журналист, заблудший среди книг,В участье дружбы я не верю и не стоюТой доброты, что Вас выводит напрямикНа помощь страждущей душе в опасный миг.Простите же меня за все размолвки наши…Но ясно говорят и в ссоре письма Ваши,Что Ваш надежный ум прямым путем идет —

Вы требуете долг… Дичайший оборот!Ручаюсь, что его не примут в «Ералаше».Но следует платить, когда предъявлен счет.Что ж, Вам достанутся в зеленом коленкореИ письма, и листы, скрепленные тесьмой, —Иззябшему перу не пишется зимой.Нет в очаге огня, в окне — стекла, вот горе!И с небом, с адом ли — связь обрету я вскоре,Затем что улизнуть намерен в мир иной.Я эпитафию себе сложил и данью

Вам приношу сие убогое созданье —Сонет, пробившийся в моих мозгах пустых.Но холод оборвал кукушки кукованье…Калечит нищета и мысль мою, и стих.

Эпитафия

Перевод В. БрюсоваОн прожил жизнь свою то весел, как скворец,То грустен и влюблен, то странно беззаботен,То — как никто другой, то как и сотни сотен…И постучалась Смерть у двери наконец.

И попросил ее он обождать немного,Поспешно дописал последний свой сонет,И после в темный гроб он лег, задувши светИ на груди своей скрестивши руки строго.Ах, часто леностью душа его грешила,Он сохнуть оставлял в чернильнице чернила,Он мало что узнал, хоть увлекался всем,Но в тихий зимний день, когда от жизни бреннойОн позван был к иной, как говорят, нетленной,Он, уходя, шепнул: «Я приходил — зачем?»