Дочери огня

В саду ее отца.

И они отвезли и уложили красавицу под белой розой.

Рассказчик продолжает:

Три дня лежала там,

На третий день очнулась. «Отец, открой мне двери, Услышь благую весть: Я притворилась мертвойИ сохранила честь!»

В это время отец со всем семейством сидел за вечерней трапезой. Трехдневная отлучка девицы очень тревожила родных, и теперь они с великой радостью встречают красавицу; более чем вероятно, что в дальнейшем она вполне благопристойно вышла замуж.

Но вернемся к Анжелике де Лонгваль.

«А как оно было, что я решилась уехать на чужую сторону, сейчас расскажу об этом. Когда тот^[118], кто уезжал в Мен, воротился в Вернейль, мой отец спросил у него перед ужином: «У тебя, видать, денег куры не клюют?» И он ответил: «За деньгами дело не станет». И мой отец так разгневался, что бросился на него, схватив нож со стола, а стол уже был накрыт к ужину, и хотел поранить, и в это время прибежали мы с маменькой, но тот, кто стал потом причиной стольких бед, успел сам поранить себе палец, когда вырывал нож у отца… и хотя с ним так плохо обошлись, он из любви ко мне пренебрег этим и никуда не уехал.

За целую неделю отец ни словечка ему не сказал, ни хорошего, ни дурного, а он тем временем все строчит мне письма, упрашивал решиться уехать с ним, я же никак не решалась, но, когда прошла эта неделя, мой отец, повстречав его в саду, сказал: «Дивлюсь я, как у тебя хватает наглости после всего, что было, по-прежнему жить у меня; убирайся вон, да поживее, и не смей близко подходить к моему порогу, потому что никогда ты не будешь у меня желанным гостем».

И тогда он сразу пошел и оседлал коня, у него был свой собственный конь, а когда поднимался к себе за пожитками, сделал мне знак, чтобы я поднялась в спальню д'Арокура, там в передней комнате была дверь, она всегда заперта, но все равно через нее можно было переговариваться. Я сразу пошла туда, и вот какие слова он мне сказал: «Решайся, или тебе больше меня не видать».

Я попросила у него три дня, чтобы хорошенько обо всем подумать, и он уехал в Париж, но через три дня вернулся в Вернейль, и все эти дни я только и делала, что старалась отвратить от него свое сердце, но так и не смогла, хотя до самого отъезда ни на минуту не забывала, какие страдания мне уже пришлось из-за него претерпеть. Любовь и отчаянье все равно взяли верх, и вот я решилась».

На исходе третьего дня Лакорбиньер подъехал к замку и пробрался в садик. Анжелика де Лонгваль ожидала его там и провела в подвальную каморку, и он до смерти был рад, узнав о решении девушки.

Бежать сговорились в первое воскресенье великого поста. «К тому времени нужно раздобыть серебро и коня», — сказал Лакорбиньер, и Анжелика пообещала сделать все, что в ее силах.

И она стала ломать себе голову, как ей подобраться к серебряной посуде — о деньгах и думать было нечего, отец всю наличность увез с собой в Париж.

Когда пришел назначенный день, она сказала конюшему по имени Брето: «Мне нужно послать ночью слугу в Суассон купить тафты на нижнюю юбку, так что пусть заранее оседлают коня. Обещаю, он будет на месте раньше, чем проснется маменька. И не дивись, что прошу его на ночь, я не хочу, чтобы она тебя бранила».

Конюший обещал исполнить веление молодой госпожи. Теперь следовало заполучить ключ от главных ворот. Анжелика объяснила привратнику, что собирается ночью послать человека в город за какими-то покупками, но графиня об этом знать не должна… Если он снимет со связки только нужный ключ, она ничего не заметит.

Оставалось главное — выкрасть посуду. За ужином, словно «по наитию свыше» (это слова Анжелики), графиня сказала служанке, которая ведала серебром: «Юберда, господин д'Арокур уехал, так что запри-ка ты серебряную посуду в этот сундук. Ключ принесешь мне».

Анжелика похолодела… Отъезд пришлось отложить. Но когда утром в следующее воскресенье графиня отправилась на прогулку, ее дочери пришло на ум призвать деревенского кузнеца и приказать ему, под предлогом того, что ключ куда-то запропастился, снять с сундука замок.

«Но так просто дело не кончилось, — продолжает она, — потому что при мне все время был шевалье, мой меньшой братец, и когда он увидел, что я всем дала поручения и сама заперла главные ворота, то сказал: «Ежели ты, сестрица, собираешься обворовать папеньку с маменькой, я на это не согласен и сейчас пойду и пожалуюсь маменьке». А я ему в ответ: «Иди, бесстыдник, я ей и без тебя все расскажу и, коли она меня не образумит, сама образумлюсь». Но говорила я одно, а думала совсем другое. Мальчишка побежал докладывать о том, что я хотела скрыть, но на бегу все время оглядывался, и когда увидел, что я не смотрю ему вслед, решил, будто я и думать о нем забыла, и вернулся ко мне. А я нарочно не смотрела, я знала: чем больше показываешь детям, что боишься их, и уговариваешь придержать язык, тем больше им хочется все разболтать».