Дочки-матери

А сейчас он говорил о себе, о том, как он плохо себя чувствует, как хорошо к нему относятся врачи, как он гордится, что я в армии, что после войны нам надо быть вместе. Я слушала, я старалась вникать, старалась сочувствовать. Старалась. Конечно, я повзрослела и от того детского абсолютного неприятия отошла. Конечно, я стала добрей ко всем, не только к нему. Но чужой, чужой, чужой! Как колеса, стучало у меня в голове — чужой! И я сказала, что у меня поезд, что мне надо спешить, так как вечером мы уже двигаемся из Москвы. Я соврала. Мы попрощались — хорошо, ласково, спокойно. Как будто действительно, он — отец, я — дочь, как будто возможно, что мы когда-нибудь будем вместе. Не знаю, чувствовал ли он это «как будто». Наверное, чувствовал. Я ушла. Недалеко от ворот меня ждала Инка. Вместе мы прошли мимо дежурного солдата в гимнастерке б/у и без погон — бывшего солдата. Он спросил: «Что, девчата, так скоро?», я про себя удивилась — мне-то казалось, что я долго была там, «у него».

Больше я его никогда не видела. Я написала ему несколько до отвращения формальных писем. Получала от него тоже какие-то формальные открытки. Уже после войны, когда вернулась мама, он написал, что его жена умерла, он болеет и чувствует себя очень одиноким. Я сказала маме: «А не взять ли его к нам? Или хотя бы мне к нему съездить?» И полушутя, полувсерьез добавила: «Вот и будет у меня и мама, и папа», — это я впервые про него сказала — «папа». А мама сразу ощерилась: «Или я — или он». На полном серьезе, так что на несколько дней замолчала. И я про себя думала: «Какая же она максималистка, ну прямо как невзрослая». А потом вялая наша переписка как-то заглохла. Жив? Не жив? Если умер, то когда? Где? Я ничего не знаю.

***

Этой осенью стала болеть Лена. То есть она всегда была больная. Но мы ходили по коридору, она приходила ко мне, мы готовили уроки и много вместе читали. Летом мы жили в нашей «сердечной» палате, ходили по лесу и валялись в траве. Теперь же она не выходила из своей комнаты и почти не вставала с постели, уроков уже не было. Когда я приходила и мы разговаривали, она часто закашливалась и начинала задыхаться. Так что говорить в основном стала я, а она только слушала. Но все равно она знала все, что происходило в ребячьем мире «Люкса», у нас дома и в школе. И хоть мы читали теперь по отдельности, но книги были общие. А интересы и отношение ко всему по-прежнему одинаковое. В это время мы стали читать Цингера «Занимательную ботанику», Ферсмана «Занимательную минералогию». «Занимательную физику» и «математику» Перельмана (может, они не так назывались) я читала позже. Я пыталась делать различные опыты, которые описывались в этих книгах. Обычно я делала опыт дома, и если он получался, то повторяла у Лены. Мне нравилось делать круговые надрезы на веточках и ждать, когда появятся беленькие корешки, а потом совсем не вовремя, не весной — маленькие листики.