Дочки-матери. Мемуары

На третьем курсе я решила рожать. Врачи были против. Мама заодно с ними. В горячке одной из ссор с ней (я может так не думала!) я крикнула, что она упорно хочет, чтобы я жила, как больная, а я назло ей буду жить, как здоровая. Несколько дней она не разговаривала со мной. И именно в эти дни я стала думать, что какая-то часть правды в моих словах есть. Родилась Таня. Она нас сразу утихомирила. Но мама смешно отстраняла меня от нее. Мелочь — не давала купать. Я откровенно радовалась, что мама заболела и на несколько дней слегла в постель. Таньке было уже около месяца, и я впервые купала ее сама.

С того времени мы перестали быть чужими, хотя мелкие стычки, а то и бурные ссоры случались и потом. Она не очень радовалась моему первому браку. Едва терпела отца моих детей, была к нему несправедлива, с оттенком снобизма, напоминавшего отношение Батани к ее зятьям и невестке. Но все это было для мамы в общем-то неважным, периферийным. Главным в ее жизни стали внуки. Поразительно, сколько тепла и какого-то внутреннего свечения сохранила она для них. И от внуков осталось еще и правнукам! Маленькие дети говорят: «Моя мама самая хорошая». Перефразируя, мне всегда хотелось сказать: «Моя мама — самая хорошая бабушка».

К Андрею мама первое время относилась сдержанно. Но возможно, это сказывалась ее тогдашняя манера держаться внешне холодней, чем было на самом деле, и некая «светскость», которые в самые последние годы почти сошли на нет. Но чем сложней, а потом и страшней становилась наша жизнь, тем ближе становилась мама.

Наша ссылка в Горький. Как потрясающе она смогла отмобилизовать душевные и физические силы, чтобы ездить к нам, общаться чуть ли не со всей мировой прессой, поехать к внукам. Семь лет жизни в США, поездки в Европу, невероятная тревога за нас. Ее письма бывали горькими, она жаловалась на одиночество. Вместе с сильным беспокойством за будущее внуков в них просвечивало, что она чувствует себя ненужной в их жизни. Мне это казалось несправедливым по отношению к Тане и Алеше. И хоть она прямо не просила взять ее в Горький, но это как-то вытекало из контекста писем. Однако взять ее в ссылку я не решалась.

И вот наше возвращение в Москву. Казалось естественным, что мама должна жить у себя дома, с нами — со мной и Андреем. И в июне Таня привезла маму. В декабре мамы не стало. Всего шесть месяцев мы были вместе. Почему так быстро она угасла? Может не следовало ей возвращаться? Непереносима была разлука с внуками и правнуками? И вообще нельзя в восемьдесят семь лет снова резко менять весь уклад жизни? Эти вопросы пришли после похорон. И ответить на них я не смогу никогда. А мамина записная книжка, как и ее письма из США нам в Горький, тоже об одиночестве.

Но не буду говорить за маму. Пусть она сама — ее записи августа — сентября 1987 года: «Начинаю понемногу приспосабливаться. Привыкла жить одна… (как когда-то привыкала спать одна). И заделье нашла — телевизор. Я ведь раньше его не больно жаловала. Читаю меньше — устают глаза и отказывают мозги и память. Старшие (это мы с Андреем — старшие дети! — Примечание мое) иногда меня вывозят покататься — тоже мне большое отвлечение — обожаю смотреть из окна на „белый свет“.

Они в общем счастливы, много заняты, крепко припаяны друг к другу и ни в чьем присутствии не нуждаются — им хорошо вдвоем. Единственное, что их гложет, это разобщенность (дети в США), ну, и конечно, дети АД. Иногда слушаю хорошую музыку. Григ, Бетховен, Моцарт. Душа замирает, ропщет разум. Никогда раньше не вызывала (музыка) такого волнения. Сейчас перестала слушать, боюсь этой новой тревоги. Живу, как играю в молчанку… А мне как на грех хочется рядом близкого, без раздражений… Я вот уже который день не могу оторваться от мысленных рассказов самой себе. После меня останется так много погибших жизней… Не защитила я их хотя бы словом, хотя бы памятью… Молчу, молчу и терзаюсь тем, как получилось сейчас, и тем, что давно было. Сейчас ничего не делаю и главное не хочу. Залезла в свое одиночество, как в черную дыру. Спустилась в прошлое и совсем погибаю. Столкнул меня чистый, много переживший Игорь Пятницкий (наш друг — сын одного из ведущих работников Коминтерна. — Примечание мое) — рассказами о следователе, который вел дела коминтерновцев… Есть запись, что он убил на допросе товарища А. Уверена, что Геворка… Моя дочь находит, что общение с людьми (Игорь Пятницкий) мне вредно. До чего же она глупый врач. Разве после моей-то жизни можно услышать или узнать от кого-либо и что-либо более страшное… Я остаюсь, как в одиночке».