Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

На каких бы основаниях мы ни определяли границы класса предложений, пригодных для введения эмпирически значимых условий, этот новый подход [позитивистов], как мне кажется, приведет к осознанию того, что познавательную значимость нельзя считать характеристикой отдельных предложений, но только до известной степени полных систем предложений (грубо говоря, соответствующих научным теориям). Более внимательное изучение этой точки зрения дает основания полагать, что. идея познавательной значимости, с ее установкой на резкое различие между значимыми и незначимыми предложениями или системами таковых, потеряла свою перспективность и плодотворность. и что ее лучше заменить рядом понятий, допускающих различия в степени, например, формальной простотой системы, ее объяснительной и предсказательной силой и степенью ее доказательности относительно имеющихся данных. Анализ и теоретическая реконструкция этих понятий, по-видимому, представляют наиболее перспективный путь для дальнейшего прояснения вопросов, заложенных в идее познавательной значимости[874].

Если Гемпель прав, то проект, предложенный Айером, следовало бы оценивать с учетом более широких теоретических контекстов. Нужно было не исключать теистическую и нетеистическую религиозную философию с самого начала, а выслушать ее с ее альтернативными трактовками познавательной значимости.

Споры о позитивизме подтолкнули философов религии к более тщательному изучению природы религиозного языка и сложных ситуаций, в которых его можно или нельзя считать частью объяснительной системы. Огромное количество плодотворных исследований проведено на стыке философии религии и философии языка[875]. Движение, о котором речь пойдет в следующем разделе, выдвигает на первый план в философии религии значение религиозного языка.

Витгенштейн и философия религии

Ранние работы Витгенштейна, особенно «Трактат», не внесли весомый вклад в философию религии, разве что вернули в философский дискурс своего рода квазирелигиозное чувство мистического. Несколько ключевых мест в «Трактате» предполагают непозитивистское миропонимание, допускающее религиозное безмолвие. Рассмотрим эти утверждения:

6.44. Мистическое не то, как мир есть, но то, что он есть.

6.45. Созерцание мира sub specie aeterni

есть его созерцание (как ограниченного) целого.

Чувствование мира как ограниченного целого есть мистическое.

6.522. Есть, конечно, нечто невыразимое. Оно показывает

себя; это – мистическое[876].

Витгенштейн завершает «Трактат» резким заявлением, что его философия является в некотором роде бессмыслицей.

6.54. Мои предложения поясняются тем фактом, что тот, кто меня понял, в конце концов уясняет их бессмысленность, если он поднялся с их помощью – на них – выше их (он должен, так сказать, отбросить лестницу, после того как он взберется по ней наверх).

Он должен преодолеть эти предложения, лишь тогда он правильно увидит мир.

7. О чем невозможно говорить, о том следует молчать[877].

И вывод не является чисто теистическим, и ранние работы Витгенштейна не вполне вписываются в традиционный религиозный шаблон. (Некоторые философы усматривают в «Трактате» шопенгауэровское понимание личности и мира). Но если ранние работы Витгенштейна имели лишь скромное влияние, то о его позднем творчестве можно сказать прямо противоположное.