Доказательство и вера. Философия и религия с XVII века до наших дней

Теодицея Лейбница стала знаменитой мишенью вольтеровской сатиры в «Кандиде» (1759), где ее герой, добрый и честный Кандид сталкивается с ужасами войны, убийством, страшным землетрясением и т. п. Его наставник, доктор Панглосс, последователь Лейбница, наставляет Кандида, что несмотря на все неприятности «все к лучшему в этом лучшем из всех возможных миров».

Полномасштабную оценку лейбницевской теодицеи невозможно осуществить в ограниченных рамках нашей книги, тем не менее, приведу несколько дополнительных замечаний. Современная философия религии поставила под сомнение последовательность теории лучшего из возможных миров, указывая на то, что она столь же абсурдна, сколь и концепция самого большого числа. В самом деле, любой мир, который Вы можете себе представить величайшим (триллион счастливых людей) может быть превзойден (два триллиона счастливых людей). Р. М. Адамс продемонстрировал, что Божественная благодать допускает творение миров, подобных нашему, где мы менее совершенные. Еще до подобной современной критики Аквинат отрицал возможность существования наилучшего из возможных миров. Тем не менее, лейбницевский взгляд на Божественное совершенство сегодня имеет своих защитников как среди атеистов, так и теистов и агностиков. И если кто-то действительно обращает проблему зла против лейбницевской концепции совершенства и наилучшего из миров, он подходит к проблеме зла в самых сложных условиях. Как таковая, лейбницевская теодицея в случае успеха была бы более значительным достижением, чем если бы кто-то должен был успешно доказать, что для всеблагого Бога допустимо создать и позволить продление существования нашего космоса[350].

Другие важные темы, которые необходимо отметить в связи с лейбницевской теодицеей, касаются соединения смирения и решимости: его спокойное смирение с прошлыми бедами и его нравственная решимость, направленная на предотвращение будущих несчастий. Одной из опасностей теодицеи является то, что если защищать взгляд, что прошлые несчастья были допустимыми (это не является несовместимым с благостью Бога, поскольку Бог попустил их), то тогда нет оснований для предотвращения будущих зол. В этом отношении Лейбниц настаивает на нашей нравственной ценности в стремлении к благу:

Чтобы действовать так, как того требует любовь к Богу, недостаточно обладать терпением, но нужно быть действительно удовлетворенным всем тем, что произошло с нами по Его воле.

Я говорю про такое согласие, имея в виду прошлое. Ибо, что касается будущего, нет нужды быть квиетистом и смешно, сложа руки, ожидать, что сделает Бог (по софизму, который древние называли logon aergon, «ленивый разум»), а следует действовать сообразно предполагаемой воле Бога, насколько мы можем судить о ней, стараясь изо всех наших сил способствовать общему благу и, в частности, украшая и совершенствуя то, что касается нас самих, что близко нам и, так сказать, по нам[351]

.

В защиту лейбницевской позиции можно сказать еще следующее. Его можно понять в том смысле, что он кладет основание надежды на превалирующую силу добра. Если некто теряет надежду на превосходство добра и достижимость справедливости, то он может просто быть отважным и неунывающим в поисках добра и справедливости. Существует также тенденция уступать силам, которые кто-нибудь считает неизбежными и чудовищными[352]. В той мере, в какой лейбницевская надежда может иметь мелиоративное и гальванизирующее воздействие, усиливающее решимость нравственного поступка, в его теодицеи можно видеть скорее инструмент справедливости, чем приспособление к несправедливости. Не так давно Терри Пинкард предложил следующее умеренное возражение вольтеровской критике Лейбница: