Читаем Доктор Боб и славные ветераны полностью

Я работал, чтобы найти других участников. Затем я узнал об одном докторе. Примерно в это время вышла книга «Анонимные Алкоголики», и я принес ему почитать. Он улыбался и был очень любезен. Он прочитал примерно половину книги. Затем он сказал мне, что он думает, что все это совершенно замечательно, но у него нет никаких проблем.

Что ж, в День Благодарения 1940–го года я узнал, что этот врач попал в тюрьму и хочет повидаться со мной. Я ходил туда более двух лет, не имея возможности кому-нибудь помочь. Но работа над этим помогала мне оставаться трезвым. И Мать Г. писала мне регулярно.

Врач сидел там, в тюрьме, как будто он был владельцем притона. “Я думаю, в том, что Вы мне говорили, что-то есть, — сказал он мне, — я хочу узнать больше”.

Мы с другом наскребли 75 долларов на его поездку в Акрон. Поскольку он был врачом, я хотел, чтобы он встретился с доктором Бобом. Ну, когда он вернулся назад в Эвансвилл, у него был список потенциальных участников длиной в метр, из тех, кого он знал раньше.

Мы работали день и ночь в течение примерно трех месяцев, и у нас появилось 12 или 14 человек. И с этой маленькой группы все началось. Через два года у нас было уже четыре группы».

Боб Х., который впоследствии стал генеральным менеджером в Центральном Офисе Обслуживания в Нью–Йорке, служил в армии, и в 1942 году их база находилась недалеко от Эвансвилла. Он помнит, как ходил там на собрание, хотя и не помнит Джея Д.

«Я получил письмо от Бобби Б. (сотрудника центрального офиса АА в Нью–Йорке), который сообщил мне, что в Эвансвилле образовалась группа, — рассказывает Боб Х. — Собрание проходило в школе, и мы вынуждены были кое-как втиснуться в крошечные стулья. Я вообразил себя агностиком незадолго до этого, и помню, как какой-то парень сказал: “Брат Дж., ты ничего не имеешь против того, чтобы исповедаться перед нами?” Это меня порядком встряхнуло».

Все это демонстрирует не только то, как отличался подход в одном месте от другого, но также то, как группы начинали устанавливать свои обычаи, что придавало им разнообразие и местный колорит. Спустя годы, восточные группы, например, «встряхивались», тогда как в Лос–Анжелесе АА–евцы приветствовали друг друга на собраниях громким «Привет, Джо!»

Эд Б. вспоминает, что у доктора Боба, замечательного рассказчика, всегда была притча на каждый случай, включая тему местного разнообразия и колорита. «Знаете, — рассказывает Эд, — вы могли поехать в другую часть страны, а они там все делали иначе, и когда вы возвращались назад, вы говорили: “Если бы я был в их АА, я бы никогда не стал трезвым”. Что ж, так и случилось с одним акронским АА–евцем, еще когда доктор Боб был жив, — говорит Эд. — Я помню, как доктор Боб рассказывал одному парню историю об американце, который приносил цветы на могилу своего друга, в то время как китаец приносил еду на могилу своего друга. Американец думал, что это смешно. “Как ты думаешь, когда твой друг встанет и съест эту еду?” — спросил он. А китаец ответил: “Тогда же, когда твой друг встанет, чтобы понюхать эти цветы”. Он рассказал ее, чтобы показать, что каждый из нас делает что-то по–своему, и иногда один способ имеет такое же значение, что и другой».

Утреннее время тишины продолжало оставаться важной частью программы выздоровления в 1938–39 годах, так же как и духовное чтение, из которого первые АА–евцы черпали значительную часть своего вдохновения.

«Здесь, в Лос Анжелесе, они уделяют больше внимания собраниям, — рассказывает Дюк П., который до этого жил в Толедо, и был там одним из первых. — Я думаю, это потому, что их тут очень много. Когда я начинал, они подчеркивали важность утреннего времени тишины, ежедневных чтений и ежедневных контактов. Они говорили мне также, что я должен что-то сделать для своего алкоголизма каждый день». Дюк вспоминает, как в начале 1940–х годов он взял список сорвавшихся и обнаружил, что все они перестали соблюдать утреннее время тишины. «Сейчас, спустя 38 лет, у нас с Кэти по–прежнему есть время тишины и утренние чтения», — говорит он.

Библии, как материалу для чтения, предавалось, разумеется, особое значение. Многие вспоминали, что «Нагорная Проповедь» Эммета Фокса была также очень популярна. «Это было обязательное чтение для всех, — говорит Дороти С. М. — Как только люди в госпитале обретали способность фокусировать глаза, они получали экземпляр “Нагорной Проповеди”.

Коме того, была еще такая маленькая книжка “Горница” за пять центов, — вспоминала она. — Они считали, что мы сможем найти пять центов на духовное чтение. Они настаивали, что мы должны читать ее обязательно, каждое утро. Не было ни одной мало–мальски приличной ванной комнаты АА–евца, где бы не лежала эта книжка. И если вы обнаруживали, что она не открывалась в течение какого-то времени, вы сразу же начинали подозревать этих людей».

Боб Е. из Акрона вспоминает, что другой популярной книгой в то время была «Величайшая Вещь в Мире» Драммонда. Этой книгой, также, как и «Горницей», снабжала АА–евцев Мать Г.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Русская печь
Русская печь

Печное искусство — особый вид народного творчества, имеющий богатые традиции и приемы. «Печь нам мать родная», — говорил русский народ испокон веков. Ведь с ее помощью не только топились деревенские избы и городские усадьбы — в печи готовили пищу, на ней лечились и спали, о ней слагали легенды и сказки.Книга расскажет о том, как устроена обычная или усовершенствованная русская печь и из каких основных частей она состоит, как самому изготовить материалы для кладки и сложить печь, как сушить ее и декорировать, заготовлять дрова и разводить огонь, готовить в ней пищу и печь хлеб, коптить рыбу и обжигать глиняные изделия.Если вы хотите своими руками сложить печь в загородном доме или на даче, подробное описание устройства и кладки подскажет, как это сделать правильно, а масса прекрасных иллюстраций поможет представить все воочию.

Владимир Арсентьевич Ситников , Геннадий Федотов , Геннадий Яковлевич Федотов

Биографии и Мемуары / Хобби и ремесла / Проза для детей / Дом и досуг / Документальное