Доктор Мозг. Записки бредпринимателя

В следовании своей доктрине папа был очень уперт и в точности следовал всему, что предписывал в своей книге «Психологическая забота о ребенке». Был непререкаемо убежден, что любое выражение нежности и любви пойдет нам во вред. Нас никогда не целовали и не обращались с нами, как с детьми. Никогда не выказывали никакой эмоциональной близости. Ни я, ни брат Билли даже и не пытались получить какие-то ощутимые знаки близости с родителями – мы знали: это табу.

У нас не было игрушек в ванной, а в детской – ни одной мягкой игрушки, которую можно было бы ласково обнять и прижать к себе. Вечером перед сном мы обязаны были по-взрослому пожимать руки родителям и гостям в доме. Ночью в спальне никогда не зажигался свет, независимо от того, гремела ли снаружи гроза, или уличный разносчик газет в темные зимние утра выкрикивал сенсационные новости о похитителях детей… Это было очень страшно для шестилетки, каким я был тогда. Сам-то папа из-за страха темноты всегда спал при свете.

(ВЛ: Из штриха этого ясно, что через посредство своих детей Уотсон неосознанно пытался превозмочь собственные детские комплексы, как это делают очень многие родители – например, те папаши, которые требуют от своих детей непременно давать жесткий агрессивный отпор при обидах и нападениях, обязательно давать сдачи, обязательно драться. Требования такие исходят из Внутреннего Ребенка отца – того ребенка, который когда-то сдачи недодал.)

– Ваша мама была полностью заодно с отцом в воспитательской политике?

– Вряд ли мама полностью соглашалась с его доктриной, но, несомненно, была под большим ее влиянием; да и не было в нашей домашней жизни ни одной мелочи, за которой папа не уследил бы.

Хотя мама и писала, что кое в чем нарушала положения бихевиоризма и проявляла иногда свою любовь к детям открыто, я такого не припоминаю. Она была прилежной папиной ученицей – искренне и по-детски гордилась системой, которую он создал, и изо всех сил старалась сдерживать свои материнские инстинкты.

– Ваш отец настаивал, что человек должен быть независимым от каких-либо семейных привязок. Выказывал ли он сам какие-либо признаки зависимости? И как реагировал, если вы показывали какие-либо признаки зависимости от него?

– Да, центральным пунктом папиной личной философии была независимость, и особенно в семейных отношениях. Он со всею возможной ясностью излагал это брату и мне, и показывал, как только мог, что никакой взаимозависимости в нашем доме нет и быть не должно.

– Ну, а питание, быт, финансы?

– Пока были малы, пока учились и не зарабатывали – все это он нам предоставлял, разумеется, но лишь как капиталовложение в предстоящую – и чем скорее, тем лучше – самостоятельность и независимость. Здоровая психика, говорил он, должна основываться на непривязанности. У него были сотрудники по бизнесу, друзья и любовницы, но не могу назвать ни одного человека, от которого он был бы хоть как-то зависим. Не думаю, что он был очень уж зависим даже от мамы, и уж точно не был зависим от нас, своих детей.

– Такой упор на независимость, непривязанность – как возник в нем, откуда и почему?

– Мне трудно судить, но, несомненно, у него был какой-то иррациональный страх перед душевной близостью. Может быть, так сработали забытые или не забытые детские разочарования. Он выстроил много и внешних, и внутренних защит, чтобы всяческие теплые и нежные чувства держать под жестким контролем. Отсюда же выросла и его психологическая доктрина. Не знаю ни одного человека, у которого душевная теплота совместилась бы с папиными теориями.

О себе и о брате Билле

Когда мама умерла, мне только-только исполнилось 12. (Джон Уотсон остался без отца тоже в 12 лет – ВЛ.)

Дня ее рождения я не знаю…