Доктор Шанс

Он обнаружил, что размышлениям нет ни конца ни края. Они оказались бездонными, как аксиома выбора или книга Иова. Шанс спал беспокойно и поздно встал. Ночное происшествие показалось сперва частью сна. На двери не висело никаких кошачьих трупиков, в конце квартала его не поджидали неприметные автомобили. Он исследовал вход в дом, ища следы ночной баталии, но ничего не обнаружил. Перед тем как отправиться в постель, он поставил на место мусорный бачок. Деревянные и оштукатуренные дома неброских цветов, улица без деревьев, припаркованные автомобили… все это было совершенно лишенным таинственности, плоским, как дважды два четыре в равнодушном свете утра.

Как правило, он избегал общественного транспорта, но в то утро, о котором шла речь, сил на что-то еще у него не осталось. Тем не менее решение поехать на автобусе оказалось ошибкой. Он сразу это понял. Салон был забит до отказа, в нем стояла жуткая духота. Но это еще полбеды. За исключением горстки необузданных подростков, выцарапывающих что-то канцелярским ножом на пластиковых сиденьях (во всяком случае, так это выглядело; Шанс не стал слишком приглядываться, чтобы не оказаться битым еще до завтрака), все остальные пассажиры выглядели так, будто ехали для освидетельствования к нему в офис.

Шанс увидел в этом настоящую иронию, причем довольно угрюмого толка, словно он провел первую половину жизни, вбивая себе в голову всевозможные сведения, даты и подробности, которые несомненно захочет забыть в ее вторую, финальную половину. За исключением нескольких весьма достойных людей, таких как Мариэлла Франко, Жаклин Блэкстоун, док Билли, – его пациенты не были тем багажом, который он хотел бы нести с собой. В «Руководстве по диагностике и статистике психических расстройств» было больше девятисот статей. Проехав один квартал, Шанс уже смог диагностировать множество неврологических и психических расстройств, включая позднюю дискенезию, паркинсоническую походку, цервикальную дистонию в сочетании со впечатляющей демонстрацией как тревоги, так и экзальтации, без всякого сомнения вызванных химическими веществами и, вполне возможно, галлюциногенами, и все это в одном автобусе. Этот список можно было и продолжить, но он вышел за несколько остановок до своей, лишь для того, чтобы нарваться на приветствие человека едва ли старше его самого. Тот, безногий и бездомный и, без сомнения, пребывавший в финальной стадии хронической обструктивной болезни легких, расположился в дешевой, укрепленной фанерой инвалидной коляске перед зданием банка «Уэллс-Фарго» на углу Ван-Несс и Калифорния-стрит, держа на коленях замусоленный кусок картона, на котором написал черной краской: «ВЫ ПРЕКРАСНЫ!» Табличка была в грубой рамке из крашеного дерева и покоилась на том, в чем Шанс опознал изрядно потрепанную гидеоновскую Библию.

Человек поднял свой транспарант вверх, когда автобус отчалил от края тротуара, будто хотел заслониться от выхлопных газов или, возможно, желал, чтобы его лучше разглядели те самые люди, в обществе которых так недавно ехал Шанс, они, несомненно, нуждались в ободрении. Шанс положил бумажный доллар в стоявшую возле нищего консервную банку и поспешил прочь. Идя на восток по Калифорния-стрит, он услышал, как инвалид начал вслух читать лежавшую у него на коленях Библию. Во всяком случае, Шанс думал, что читает именно он, хоть и не оглянулся. Нищий декламировал Откровение Иоанна Богослова громким и удивительно мелодичным голосом.

Люси была на своем посту, и, когда Шанс вошел, ее взгляд метнулся к настенным часам.

– Я уволен? – спросил он. Его слегка озадачивала ее способность внушать страх.

Она наблюдала, как он шарит в поисках ключа, желая скорее попасть в относительную безопасность своего кабинета.

– Почему меня должно волновать ваше опоздание? – спросила Люси. – Вот!

Она показала на стену. Жан-Батист позволил себе выставить на обозрение очередную обескураживающую фотографию – портрет еще одной старухи, на этот раз абсолютно голой, если не считать замысловатого индейского головного убора.

– Вы правда разрешили ему это повесить? – поинтересовалась секретарша.

Шанс подошел поближе, чтобы рассмотреть фотографию получше.

– Не совсем. Он спрашивал. А я не запретил.

– Как думаете, может быть, вы сейчас ему запретите? Раз уж именно я должна на это смотреть.

Кивок Шанса был уклончивым, в отличие от взгляда Люси.

– Через полчаса придут Футы, – сказала она ему. – Возьмете их карточку?

Шанс все еще смотрел на портрет.

– Немножко чересчур, согласен.

– Спасибо. Значит, что вы попросите его это снять?

– Он умирает, – сказал Шанс.

– Тадеуш Фут?

– Жан-Батист. Я вообще-то не должен никому об этом говорить, но тебе скажу.

– Вы уверены?

Поразмыслив, Шанс решил, что Жан-Батист, живущий в своем мире фантазер, можно сказать, умирает довольно давно, с самого рождения, однако еще француз наблюдался в костной клинике Стэнфордской академической больницы, и вот это уже было настоящим фактом.