Доктор Вера

А потом густо - повалил снег, и мы, позабыв и бога, и чертей, и религию, с которой надо бороться, и атеизм, который надо было утверждать в сознании масс, — все мы — святые и черти, попы и монахи, керзоны и Пуанкаре — с хохотом и визгом неслись на санях с горы к речке Тьме, под торжественный звон могучих колоколов, и катались по снегу, как щенята... Как хорошо, легко и бездумно тогда жилось. Все ясно и определенно, никаких сомнений, никаких проклятых вопросов... Все это разом напомнила мне елка, на ветвях которой уже сверкали капли растаявшего снега.

— На улице хорошо?

— Погода — смерть немецким оккупантам! — Мудрик вытирал ладонью капли растаявшего снега со своей каракулевой растительности.

— Подождите, Мудрик, я сейчас оденусь.

Сама не знаю, что со мной сделалось, побежала к себе, нашла пальто, накинула платок и, даже опередив Мудрика, выбежала из подвала. Метель крутила, вертела, бросала в лицо снежные хлопья. И было при этом так тихо, что, честное слово, я слышала, как они мягким звуком ложатся на рукава, на воротник. Кругом — ничего, кроме крутящегося снега, и ощущение — будто подхватило тебя и ты летишь, летишь куда-то вверх. Ни забот, ни хлопот, ни мысли о будущем, ни прошлых, ни грядущих бед. Только вот это кручение снега, эта свежесть морозной зимы.

— Мудрик, о какой елке вы говорили тогда с Василием Харитоновичем?

— Я говорил? — настороженно переспросил Мудрик, явно желая уйти от этого вопроса.

— Вы,— настаивала я.— Помните?

— А, это у полковника, что ли? — деланно припомнил он.— Так вот об этой самой. О той, которую принес.

— Нет, не об этой. Я знаю. Мне Василий Харитонович сказал.— Приятно было наблюдать явное смущение этого принципиального наглеца.

— Вы меня за ланжу не дергайте,— сердито произнес Мудрик.— Думаете, если вы вышли со мной на снежок постоять, так у меня шарики за ролики закатятся...

— Вы меня в комендатуре видели?

— Ну а как же, с той самой, с дамой-раскладушкой.

— Поэтому и не верите?

— В кого Вовчик Мудрик не верит, тот лежит на столе в картонных тапочках... А вы не обижайтесь, доктор Верочка, задумал Мудрик такое тройное сальто слепить, какого ни один манеж не знал.

— А что такое тройное сальто?

— О-о-о, это видеть надо...

— Ну, так и что же за сальто вы задумали?

— Сказка Андерсена и братьев Гримм. Смертный номер под куполом без ланжи.

— А что такое ланжа?

— Веревка такая, которой циркач страхуется.

Мы вели этот пустой разговор, и как-то трогательно было наблюдать его смущение. В кипении метели я нащупала его руку и пожала. Пожала и испугалась. Он вцепился в нее обеими руками, прижал к губам, а губы у него были горячие, требовательные. Испуг парализовал меня.

— Тогда вы мне по фотографии,— твердил он, будто задыхаясь от быстрого бега.— Кто бы другой, я б из него его самого вышиб, а вы... Нате вот, Вера Николаевна, ударьте. Ударьте что есть силы, спасибо скажу...

Но вдруг насторожился, напрягся, как охотничий пес, делающий стойку. Сунул руку в карман куртки и прыгнул в метельную мглу. Раздалось приглушенное:

— Ложись, в куски разнесу.— Потом смущенно:

— Ты, Антон? Не прячься, думаешь, не вижу? — Он свистнул по-своему: — Фю-фю — фью...

Ответного свиста не было. Мне показалось, что за шевелящейся занавесью снега я расслышала приглушенный, точно бы детский, плач. Стало очень не по себе. Нащупала рукою дверь и сошла вниз.

Вот это, называется, подышала свежим воздухом.

19

...Теперь по утрам мы ждем Ивана Аристарховича с особым нетерпением.

Новости нам нужны даже больше, чем болеутоляющие средства. Раньше он приносил эту паршивенькую газетенку «Русское слово». Мы, по выражению Сухохлебова, читали ее наоборот, ища, так сказать, доказательств от противного. Он здорово умел, это делать.

Теперь мы узнаем новости из листовок. Их по ночам сбрасывают маленькие самолеты, «крышники», как называют их у нас, потому что по ночам они часами чуть ли не ползают по крышам города. Замечательный самолет. Честное слово, после войны надо бы ему поставить памятник. С темнотой несколько «крышников» появляются над немецкими позициями над городом и кружат, кружат. Шум слабеньких моторчиков — для нас это голос, говорящий, что мы не забыты, что там, за рекой, помнят, готовят нам выручку, ну а у гитлеровцев они, естественно, вызывают ярость, потому что летчики с этих машин очень точно бросают свои маленькие бомбы. И они вызывают огонь немецких зениток. Поднимается страшная пальба, но это, как говорит наш Дроздов, все равно что палить из ружья по комару. А летчик, попавший к нам недавно, утверждает, что полеты эти истощают артиллерийские запасы противника и это, может быть, и делается умышленно, в предчувствии скорого наступления.