Долг

Посидев с полчаса, Милка уходит, отослав играющим на сцене воздушный поцелуй. Пусть она и дочь начальника, а дежурить надо. Мы гоним новогоднюю программу до конца, потом для Спивака и удовольствия играем (Фадеев поет) классную вещь Роя Орбисона. Там начальный рифф шикарный, соло с бас-гитарой в унисон, и на ритму есть что забацать. Это единственная песня на английском, которую нам могут разрешить в концерте, но до конца еще не разрешили. Она всем нравится, даже начальству, хотя Фадеев говорит: «Говно, эстрада». Такое у него ругательное слово, то есть два. Лешка обожает джиммихендриковски ковыряться в струнах и даже пробует, как его сумасшедший кумир, играть зубами, что лично мне представляется лишним. Хендрикс – с тем понятно, он всегда обкуренный, тогда как Фадеев даже спиртного не пьет. Леха парень замкнутый, весь глубоко в себе, и мне порою кажется, что ему не грех бы полежать недельку в нашем отделении. Иногда мы для себя, то есть для него, играем его собственные песни – с дикими гармониями и совершенно чумовыми текстами. А названия... «Сон наркомана», «Мы идем по Риджент-стрит», «Возьми себя сам»... Ужас, надо вам сказать, а не песни. Я в текстах ни черта не понимаю и ни одной гармонии на память не запомнил, приходится подсматривать в тетрадь. А вот Милке они нравятся, Милка от них торчит и даже подпевает отдельные строчки. В школе тоже было: нашли в библиотеке книжку Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Про нее мы слышали, но не знали, что вышла на русском. Все мои друзья от восторга немедля уписались, особенно Вовка Лузгин и Сашка Дмитриев, стали сами что-то сочинять в духе этой «Пропасти». Я тоже в свой черед, то есть последним, книжку эту прочитал – уже наслушавшись. И чем дальше я ее читал, тем сильнее злился. На Сэлинджера злился, а больше – на Вовку и Сашку. Ни черта там не было ни интересного, ни умного, из пальца все высосано, из дурной головы. В жизни все куда проще. И хуже бывает, но проще. Согласен, в жизни всякого намешано, куда ни посмотри, но писатели, по-моему, должны из этой мешанины что-то главное показывать – простое и ясное, что и есть главное, а не добавлять туда ненужной мути из своих повернутых мозгов. Я это Сашке и Вовке прямо сказал, те на меня как набросились! Тупой соцреалист, иди читай «Цемент» или Бабаевского!.. Наш четвертый друг, Валерка Северцев, отмолчался, как всегда, а я ушел обосранным. Потом нашли «Прощай, оружие» и снова завопили. Я им сказал: согласен, это действительно классно. Хемингуэя я признал, он стоящий мужик, но Вовка с Сашкой меня снова обосрали: ты читаешь поверхностно, ты не видишь подтекст, ты не знаешь, что такое умолчание... Надо было морды им по-дружески набить – откуда они знают, как я читаю, что вижу? Если в школьной компании нашей я самый высокий и сильный, то почему я должен быть заведомо глупее тех, кто меньше ростом и слабее? Да, они учились на отлично, а я нет. Значит, им это было надо, мне – не надо, вот и всё. Валерка вон Спивак меня и выше, и сильнее, но я же с ним себя так не веду – почти не веду, когда в хорошем настроении. А может, просто я на самом деле не умнее Спивака, хотя и умнее, конечно. Тогда: умнее ли я Милки? Мне кажется, что по-житейски – да, умнее. Она ведь тоже с завихрениями, любит усложнять простое и упрощать сложное. Нет, в последнем я не прав: она не упрощает сложное, а словно отбрасывает на расстояние, откуда оно, сложное, видится маленьким и потому простым.

Что-то много я лишнего думаю, пока мы с Валеркой в полной темноте идем из клуба к нам в каптерку выпить чаю на ночь. Сашка с Сережкой втихаря от Фадеева предлагали опробовать брагу, но я сказал, что рано, откроем тридцать первого. И чего пробовать-то? Я уже и открывал, и пробовал, с брагой все в порядке.

После отбоя в отделении Спивак на новой койке долго вертится, разговоры разговаривает и все никак не засыпает. Я спрашиваю, сколько денег он привез. Спивак сверкает глазом в темноте – мы в палате не одни, вдруг кто услышит? Однако психи спят-храпят давно. Запах хлорки от мытого пола. Рядом бормочет во сне и вздрагивает кем-то снова отметеленный Женунько. Спивак мне шепчет, что пятьсот. Нам выше крыши. После вопроса и ответа про деньги я Спивака уже не слышу, потом фиксирую его покойный храп и поднимаюсь с койки. По отделению мы ходим в тапочках – это удобно, легко и неслышно.