Долгая нота (От Острова и к Острову)

В твоей фразе я такого не замечаю. Ты старайся следить за своей речью. Она у тебя правильная. От того, что начнёшь говорить «как все», москвичом не станешь, а качество речи потеряешь. Понял? Помни, суржик был всегда и всегда будет. Но говорить на суржике — удел людей неграмотных.

— Сенечка, не заводись, — Людмила дотронулась до руки Семёна Эдуардовича. — Не заводись. Твоя дидактика дома неуместна. Молодой человек вращается среди таких же молодых людей, где языковые несуразности считаются нормой, неким кодом. Они подчеркивают иллюзорность мира, его нестабильность. И по большому счёту всё это является выражением обычного для юношества нигилизма. Это пройдёт.

— Людмила! И ты туда же! Это не нигилизм, а небрежность. Словесный мусор. Чем неправильнее человек говорит, тем неправильнее думает, и наоборот. Процесс двунаправленный. Ты вспомни, как Борис говорил! Он как говорил, так и жил — уверенно, стройно, даже лихо. А Валентин его сын. Сын! И обязан иметь правильную речь.

Семён Эдуардович прошёл к стеллажу, покопался среди книг и достал коробку с магнитофонной бобиной.

— Вот! Это раритет, Валька. Запись с открытия сессии конференции межфакультетского гуманитарного студенческого научного общества почти двадцатилетней давности. Шестьдесят девятый год. Отец твой, Борис Аркадьевич, говорит вступительное слово. Кто-то из аспирантов записал. Только-только на их факультет магнитофоны купили. За это выступление ему тогда здорово попало. Обвинили в субъективизме и непонимании материалистического подхода к науке. Кажется, схлопотал выговор по партийной линии. Хорошо ещё, что не попал под какую-нибудь кампанию по борьбе с ревизионизмом в науке, хотя времена уже не те были. Ну что, хочешь послушать?

Не дожидаясь согласия, Семён Эдуардович вынул плёнку из коробки и снял пластиковую крышку со стоящего на тумбочке гигантского бобинного «Шарпа».

— Сейчас-сейчас. Я сам, если честно, очень давно не слушал. Теперь же всё кассеты, а катушечный магнитофон у нас в качестве мебели. Нужно старые бобины переписать, а его в комиссионку отнести.

Он заправил плёнку, щёлкнул тумблером переключения скоростей. Колонки ожили лёгким свистом. Семён Эдуардович пустил запись.

…каждого человека. И вы все исполнены прекрасным свойством юности — дерзостью. Без дерзости научная мысль тщетна и бесплодна. Само по себе знание не имеет ценности. Не в том смысле, что «знание бесценно». Эта формулировка превратилась в постамент памятника прошлым заслугам науки. Цена возникает только в сравнении. Знания, не употребляемые в научном поиске, не приводимые в движение научной мыслью, становятся лишним грузом… А они должны быть топливом, должны способствовать постоянному движению вперёд в поиске истины. Для человечества в целом и для каждого из вас в отдельности, движение к истине самоценно и необходимо. В контексте понимания невозможности достичь абсолютной истины научный поиск становится творчеством, формой свободы.