Долги наши

Проходя через сад, он неожиданно столкнулся с братом Гурцева, и волна былого страха пробежала по спине, а в груди заныло и стало тесно. Но враг не замечал Сашку. Он сидел под деревом, тер кулаком глаза, громко шмыгал носом, судорожно всхлипывал. В руке он крутил яблоневый цветок и отрывал от него лепестки. Сашка остановился, выжидающе посмотрел на противника. Гурцев старший тускло поглядел на Сашку, лицо его перекосилось, и он горько, отчаянно зарыдал.

Орденоносец

Жека с Лешкой висели на крепком дощатом заборе и глазели на проходящую колонну.

Комбайны шли парадным строем, врубив всю наличную иллюминацию. Ревели моторы. Августовская полночь разлеталась в клочья под натиском технического прогресса и человеческого гения. Из труб рвалась черная копоть и брызги неотработанной соляры. Красные флажки на крышах хлопали встречному ветру. Первым шел единственный «Дон» (председатель два года выбивал), следом – четыре новые «Нивы» со скошенными кабинами, потом тоже «Нивы», но старые. За комбайнами двигались колхозные ЗИЛы.

Ровно.

Грозно.

Битва за урожай.

Жека, плотный деревенский паренек, сохранял спокойствие, а его двоюродный брат Лешка, городской мальчик на каникулах, был потрясен и раздавлен. Ничего более величественного в свои десять лет он не видел, разве только Парад на Красной площади, но это по телевизору, не считается.

Жека дернул брата за короткий рукав:

– Батя! – закричал он, – Вон! Батя! – и ткнул пальцем в колонну.

– Где? Где?

– Да вон, вон машина его, дурак!

– Какая?

– Вон та!

– Ага!

В кабине третьего ЗИЛа угадывалась светлая рубашка водителя. Мальчишки изо всех сил махали руками.

– Батя! – надсаживался Жека баском.

– Дядь Вов! Дядь Вова! – тонко кричал Лешка.

Жекин отец махнул приветственно рукой и дал короткий гудок.

– Видал?!

– Ага!

– То-то!

– Ага!

– Не то, что в городе!

– Ага.

Колонна прошла.

Жека сидел на крыльце, степенно жевал помидор с грядки, Лешка суетился рядом, не мог успокоиться. Рев колонны затихал в темноте, уступал стрекотанию сверчков.

– Как они, Жека, а?! Как они: ррррээээнннчччщщщщ! – Лешка топил педаль в пол, и клыкастый ЗИЛ устремлялся в поле, сминая степные травы и разгоняя облака пыли.

Над крыльцом горела лампочка, вокруг нее толкались мошки и ночные бабочки.

– Пошли в комнату, – Жека отер руки о широкие шорты, – вставать рано.

– Пошли.

– Ноги помой.

– Ага.

Легли.

Жека на правах хозяина спал на полу. Лешка лежал на его кровати и тихо завидовал.

– Жек, слышь, Жек, а почему ночью работают?

– Днем тоже работают.

– А когда спят?

– Зимой.

– Я понимаю, а зачем ночью работать?

– Скоро дожди пойдут, не покосишь. Надо успеть до дождей.

– А почему комбайны, когда косят, медленно едут, если надо быстрей?

– Спи.

– Жек, а дядь Вова может меня в поле взять?

– Нет.

– Почему?

– Последний день уборки сегодня.

– А… Жалко.

Лешка проснулся часов в семь. Высокое солнце уже припекало. В сенях Галина Ильинична, Жекина мама, высокая, красивая женщина, процеживала утреннее молоко.

– Проснулся? Сепарировать молоко будешь?

– Буду… Теть Галь…

– На вот, садись. Подвинь табуретку. Вот так.

– Теть Галь, сегодня уборку заканчивают, да?

– Да.

– Праздник будет?

– Будет.

– А нам можно?

– А кто будет по хозяйству управляться? Кролям травы надергайте и воды налейте. Курям тоже воды. И Борьку не забывайте. Все, я в школу, – она улыбнулась племяннику и быстро вышла за калитку.

Тетя Галя преподавала историю в сельской восьмилетке. Лешка не понимал, зачем учитель ходит в школу летом. Он строил догадки и сосредоточенно крутил ручку сепаратора. Надо держать ритм, иначе молоко польется куда-то не туда и ручка встрянет намертво. Тогда сепаратор придется разбирать и прочищать. Сам Лешка разбирать не умеет, теть Галя ушла, а Жека будет глумиться, поэтому крутить надо сильно и равномерно, вот так.

Молоко показалось на стоке. Сначала несколько капель, потом потекло тонкой струйкой, и, наконец, голубоватая обезжиренная струя полилась в эмалированное ведро, взбиваясь в пушистую пену. На противоположном стоке появилась тонкая полоска сливок. Лешка подставил под них кастрюлю, долил молока в приемную емкость и снова налег на ручку.

К десяти жара стала нестерпимой, на термометре было под пятьдесят. Жека и Лешка валялись в большой комнате на паласе. Каждый час, накрывшись с головой толстой рубахой дядь Вовы, они по очереди бегали во двор, доливали воды в поилки кроликам, курам и хряку Борьке.

В доме было прохладно. Все окна еще с весны были заклеены фольгой, и, несмотря на полумрак, включать электричество днем категорически запрещалось. Жека объяснил запрет просто: отпустил Лешке щелбан и, ткнув пальцем в потолок, назидательно сообщил: «Это что? Это – лампа накаливания. От нее воздух тоже греется». Дом был совсем новый, трехкомнатный, с магистральным газом, летней кухней и большим участком. Но Лешке больше нравилось в старой хате жекиной бабушки. Дом старый, дореволюционной постройки и весь обвит виноградом. Стены толстые, не пускают ни холод, ни жару. Вокруг дома растут три вишни, четыре яблони и черный тутовник. Никакой фольги на окнах не надо.

– Жека… Жек…

– Чего.