Долгий путь домой

В офисе Мегафона они купили себе новые сотки, взяли другие номера. В ближайшем кафе Грим усадил Машеньку за чашку кофе. Заскочил в парикмахерскую.

– Плачу двойную таксу! Даю десять минут! Делаешь полубокс, но с пробором!

Старый парикмахер покосился на раннего клиента. За годы его цирюльной практики придурки ему, конечно, попадались, но вот чтобы так угорело, с утра пораньше, за двойную плату менять шикарные патлы на полубокс – такого еще не было.

– Вы уверены? – осторожно уточнил он, смущенный таким радикальным отношением клиента к своей внешности.

– Время пошло! – подстегнул его Грим.

На пол полетели густые патлы…

Увидев Грима, Машенька вскрикнула:

– Господи, спаси!

Перед ней стоял мужчина в шикарном одеянии, но со свежей, какой-то зековской, прической. И с тонкими лихими усиками, которые Грим приклеил под нос в туалете парикмахерской.

– С тобой не соскучишься!

– Я всё время должен быть другим, понимаешь? – объяснил Грим. – Эх, это было бы смешно, если бы не было так грустно! – Он опять изрек цитату и увлёк её по тротуару к краеведческому музею. – Пойдем! Сейчас ты графиня де факто, значит, надо узаконить тебя де юре. А потом я женюсь на тебе, возьму твою фамилию и стану граф Грушницкий… Не возражаешь?

– Ты! Ты!!! – возмутилась Машенька, но тотчас и успокоилась. – Нет, это просто какой-то дурдом!

Справа от двери в обшарпанной деревянной рамке под треснутым стеклом висела вывеска «Областной историко-краеведческий музей», под ней красовалась новенькая – «НПО «Общественное Дворянское Собрание»».

– Видишь? Нам как раз сюда! Прошу, графиня! – Грим отступил в сторону, в почтительном полупоклоне пригласил графиню Грушницкую войти.

Директор находился в музее в полном одиночестве. Он сидел в своем кабинетике перед компьютером, взъерошенный, глубоко задумавшийся. На нем был приталенный, с удлиненными фалдами, искристо черный пиджак а ля смокинг, шелковая белая рубашка, под горлом малиновая бабочка. В этом новеньком, плохо отглаженном облачении Ефим Моисеевич смахивал на дирижера оркестра провинциальной филармонии. В данную минуту он напряженно размышлял, пребывая в позе Мыслителя.

Грим по-хозяйски усадил Машеньку на колченогий стул.

– Прошу, графиня!

Слово «графиня» и респектабельный вид внезапных визитеров заинтересовали директора музея. Он медленно встал со стула, выпрямился по стойке «смирно», уставился на «графиню», затем перевел взгляд на Грима – всё бы ничего, но Ефима Моисеевича сильно смутили зековский постриг и тонкие, можно сказать, блатные, усики посетителя. Грима ничего не смущало, он с ходу наехал на секретаря дворянского собрания, которого приметил у склепа графа Грушницкого, когда батюшка благословлял открытие кладбищенской мемориальной аллеи под патронажем общественного дворянского собрания.

– Насколько мне известно, вы курируете такой исторически значимый объект, как захоронение графа Грушницкого? – тоном контролера спросил Грим.

– Не только… – осторожно сказал Ефим Моисеевич, ему было неуютно от тона, каким говорил Грим, и от его физиономии. Ефим Моисеевич никак не мог определить, кто перед ним, дантист-ювелир-адвокат или пахан. Тут еще у этого подозрительного типа мелодией «Во саду ли, в огороде» зазвонил телефон. Грим посмотрел номер звонившего, последние три цифры были пятерки. Он и Машенька тревожно переглянулись – звонил Клычов – и Грим кинул звонящую сотку в карман.

– У вас телефон звонит, – сказал Ефим Моисеевич, всё больше подозревая посетителя в принадлежности к криминалу.

– Не отвлекайтесь по мелочам! – приказал Грим. – Нас сейчас никто больше не интересует, кроме… – Он раскрыл перед директором музея альбом, указал пальцем на фото графа Грушницкого. – Узнаете?

Ефим Моисеевич глянул на фото – всплеснул руками, кивнул, будто узнал в графе своего старого доброго знакомого, и опять уставился на физиономию Грима, которая пугала его.

– Вижу, узнали? – удовлетворенно сказал Грим и раскрыл перед носом Ройзмана паспорт Машеньки. – Читай! Грушницкая Мария Владимировна! Смекаешь?

Ефим Моисеевич отпрянул от паспорта, как от иглы перед глазами, но прочитал, начал соображать. Грим помог ему. Широким взмахом руки в сторону Машеньки, как бы представляя выход на сцену знаменитого артиста, он провозгласил:

– Графиня Грушницкая, прошу любить и жаловать!

Ефим Моисеевич посмотрел на неё, как на древний манускрипт. Загипнотизированный, вышел из-за стола, приблизился, сдавленно спросил:

– Разрешите поцеловать вашу ручку?

Марию Владимировну и забавляло, и льстило ей, происходящее. Она встала, сделала Ройзману легкий книксен и протянула руку тыльной стороной ладони. Ефим Моисеевич, растроганный встречей с настоящей графиней, припал к её руке. Когда он выпрямился, Машенька и Грим обнаружили на его лице слезы. Это были слезы восторга!

Телефон в кармане Грима опять шаловливо запиликал «Во саду ли, в огороде». На табло в конце номера торчали боками три пятерки.

– Волнуется человек, – сообщил Грим испуганной Машеньке. – Еще бы ему не волноваться…