Долгий путь домой

Ефим Моисеевич неторопливо, оттопырив мизинцы, развязал тесемки конторской папки, торжественно положил перед шефом три страницы, сжатые скрепкой. При этом у него был вид победителя. Лядов взял текст осторожно, пугливо держа его подальше от глаз, словно не знал, что это сулит ему – указ о награждении орденом или приговор суда о высшей мере наказания. Начал читать… На лице его, сменяя друг друга, возникали паника, страх, изумление, ужас. Читая, он в какое-то мгновение вскинул глаза на автора генеалогического компромата и тут же уткнулся обратно в текст, но Ефим Моисеевич успел заметить: взор шефа был безумным – Ройзман даже отпрянул на стуле, будто на него замахнулись. И понял – его работа произвела на Лядова неизгладимое впечатление!

Лядов прочитал текст. Положил его перед собой. Опять взял, пошарил взглядом по строчкам, и, наконец, уставился на Ефима Моисеевича.

– Охренеть! Ты… Ты знаешь, кто? Ты хуже киллера! Тот убьет, и делу конец, а ты… Если это озвучить – как человеку потом с этим жить? Лучше пулю в лоб!

Ефим Моисеевич развел руками, невинно промолвил:

– Вы поставили задачу, я её выполнил. А как данные персоны будут жить дальше, это не мой вопрос.

Лядов смотрел на Ройзмана уже с явной опаской.

– Так по-твоему получается, наш начальник полиции – потомок убийцы польского короля?! И вот этот… – Лядов зыркнул в текст. – Его предок торговал на Хитровом рынке ворованными младенцами? И что, это можно доказать?!

Ройзман протестующе выставил перед собой ладонь.

– Матвей Алексеевич, минуточку! Как говорят уважаемые люди, не надо шить мне дело! Я не прокурор, а исследователь исторических хроник! У меня сказано – «не исключено», «весьма вероятно». Тут надо понимать другое. Как видите, это… – Ефим Моисеевич поискал наиболее точное слово, – это как минимум логично. Но главное не в этом. Главное в том, что это невозможно опровергнуть, понимаете? – Ефим Моисеевич многозначительно посмотрел на Лядова. – В этом неуязвимость данных…

– Он мизинцем показал на текст. – Возмущает? Допустим. Ну и что? Кому не нравится – пусть опровергнет. А мы можем поспорить. Как говорится, в споре рождается истина.

– Вот ты и будешь с ними спорить, – мрачно буркнул под нос Лядов, имея в виду руководителей региональных силовых структур. Ефим Моисеевич не расслышал реплики, но переспрашивать не стал. Эта тема была исчерпана и он чуял, что надо сменить её на более невинную.

– Матвей Алексеевич, у нас интересное событие… Мной установлен первый член дворянского собрания, это графиня Грушницкая, правнучка графа Грушницкого, его склеп находится на мемориальной аллее вашего кладбища.

– Что значит моего кладбища?! – озлился Лядов. – Ты выражения выбирай!

– Не дай бог, что вы такое подумали! – деланно возмутился Ройзман. – Я имел ввиду исключительно вашу… руководящую роль в этом важном для населения вопросе.

Последнюю фразу Ефим Моисеевич произнес патетически, чем несколько успокоил Лядов.

– Так насчет графини Грушницкой… Я думаю, это очень даже интересная, можно сказать, важная новость!

– Где ты её выкопал? – спросил Лядов в тон кладбищенской теме, он с трудом выплывал из кошмара, испытанного при чтении генеалогического компромата.

– Что значит «выкопал»?! – мягко возмутился Ефим Моисеевич. – Это её прадедушка закопан. А она сама пришла.

– И что это значит? – тупо спросил Лядов.

– В первую очередь это значит, что ваша идея создания данного энпэо оказалась прозорливой! – грубо польстил Лядову Ефим Моисеевич. – Факт появления графини Грушницкой прямо указывает на то, что вы начали работу по преемственности поколений… Я выдал ей свидетельство, так сказать, узаконил её исторический статус.

Монолог Ефима Моисеевича вызвал у Лядова приятное волнение. Он встал, уперся в стол кулаком, вторую руку простёр вперед.

– Правильно! Именно так! Это движение должно иметь общественную значимость, популярность! Продолжай выявлять потомков!

Они проследовали через блошиный рынок. Машенька была в шикарном одеянии, под руку с респектабельным господином, и никто из завсегдатаев рынка её не узнал, бедный торговый люд только подивился на роскошную даму.

Войдя в храм, едва миновав притвор, они невольно притихли под высоким гулким куполом в лучах солнечного света, струившегося сверху на сусальное золото алтаря, темные иконы и на каменный пол, отшлифованный до тусклого блеска стопами верующих. Справа и слева, источая восковый дух, пылали свечи за здравие и за упокой. Мужчина и женщина степенных лет, стоявшие, прижавшись друг к другу плечами и сомкнув ладони, были сразу замечены. К ним подошел священник, тихо и ласково спросил:

– Я могу помочь вам?

– Нам бы поговорить с вами… батюшка. Можно где-нибудь присесть? – просительно спросила раба Божия Мария. Священник указал на скамью в притворе, движением руки пригласил садиться и сел сам рядом с ними в ожидании. Сел боком, чтобы быть лидом к вошедшим в храм.

– Я настоятель храма, отец Никон. Слушаю вас…