Долгий путь домой

– У обоих есть руководящая философия, – пояснила Мирна. – Но сообщество – явление открытое, люди могут приходить и уходить. А секта – закрытая, жесткая структура. Требует подчинения и абсолютной лояльности вождю и верованию. Она изолирует людей от большого мира.

– Любопытно, что Ноу Ман пригласил Марселя прочитать лекцию, – заметила Клара. – Вожди секты так не действуют.

– Верно, – сказала Мирна.

Она посмотрела на Шартрана и отвернулась.

Гамаш, внимательно наблюдавший за происходящим, подумал, что ему понятен ход ее мыслей.

Возможно, Шартрана никто не приглашал в сообщество. Возможно, он уже находился там.

Гамаш уже некоторое время подозревал, что Марсель был членом сообщества Ноу Мана. Не потому, что Марсель много знал о сообществе, а потому, что делал вид, будто не знает.

Шартран поднял голову и улыбнулся Гамашу. Улыбка была приветливой, обезоруживающей. Дружеской. И Гамашу захотелось верить, что они и в самом деле на одной стороне.

Однако сомнения его не рассеялись, напротив, укрепились.

– Люди из сообщества показывали вам какие-нибудь свои работы? – спросила Клара.

Похоже, она единственная из всех ни в чем не подозревала Шартрана.

– Нет. И я не просил, чтобы они мне что-то показывали.

Мирна подняла голову и посмотрела на Клару, словно побуждая ее заметить нечто странное – галериста, которого совершенно не интересует искусство.

Большинство галеристов имели свою специализацию, но это не мешало им проявлять интерес к другим видам искусства. По правде говоря, они становились неистовыми и довольно назойливыми, когда дело касалось искусства.

Клара, намазывавшая на ломтики багета чесночное масло, казалось, не замечала ничего необычного.

– Ноу Ман тоже никогда не показывал вам своих работ? – спросил Гамаш.

– Никогда.

– Позвольте высказать предположение, – вступил в разговор Бовуар. – Вы его об этом не просили.

Шартран счел это занятным:

– Когда ты находишь то, что любишь, дальнейшие поиски теряют смысл.

– Жаль, что Люк Вашон уехал, – проговорила Клара. – Он мог бы рассказать нам о колонии немного больше.

– Да, – согласился Гамаш. – Жаль.

– Вообще-то, странно, что он никому не сообщил, куда отправился, – сказал Бовуар. – По словам официантки, он поехал куда-то «вниз по реке», но это слишком расплывчато.

Его рука с ножом, которым он нарезал томаты для салата, замерла.

– Понимаете, я спросил ее, куда он уехал, но я не уверен…

Нож в его руке медленно опускался, пока не уперся в доску. Бовуар смотрел перед собой, вспоминая разговор в баре.

– Merde, – проговорил он, роняя нож. – Где у вас телефон?

Шартран показал на гостиную:

– А что такое?

– Я спросил официантку, куда отправился Вашон, но она не знала. Потом я спросил парня в баре, когда Вашон вернется и можно ли с ним связаться. Но я не спрашивал, куда ездит Вашон. Молодая официантка не знала, а он, может, и знает. Tabarnac.

Бовуар вытащил из кармана блокнот и нашел номер «Ла Мюз».

Они услышали, как он набирает номер в гостиной.

Мирна и Гамаш стояли рядом у раковины.

– О чем вы думаете, Арман? – тихо спросила она.

– Я думаю о том, что сначала исчезает Ноу Ман, потом Питер, а теперь и Люк Вашон, единственный известный член колонии художников.

– А теперь и мы исчезли, – прошептала Мирна.

– Верно.

– Да бросьте, Арман. Выкладывайте. О чем вы на самом деле думаете?

– Я думаю… – Гамаш вытер руки о полотенце и повернулся к ней, – что Ноу Ман прожил здесь тихо-спокойно несколько лет, а потом распространился слух, что он вождь секты, и его изгнали.

– Это не мысли, – заметила Мирна. – Это констатация фактов. Вы можете больше.

– Я думаю, – повторил Гамаш, посмотрев на нее строгим взглядом, – что мне нужно позвонить.

– Передайте привет Рейн-Мари, – попросила она.

Гамаш кивнул, взял свой сотовый и вышел из дома. Он не сказал Мирне, что звонить собирается не жене, а кое-кому другому, но тоже в Трех Соснах.

– Какого черта вам надо?

Эту фразу Рут использовала вместо «слушаю».

– Хочу спросить кое-что о вашем сегодняшнем посещении колледжа.

– Разве тебе жена не рассказала? Зачем меня-то беспокоить?

– На этот вопрос Рейн-Мари ответить не сможет.

– Что за вопрос? – раздался нетерпеливый голос, но Гамаш услышал в нем нотку любопытства.

– Я все время вспоминаю ваши строки.

– Какие, мисс Марпл? Я написала сотни стихотворений.

– Вы знаете какие, ma belle.

Он почти услышал, как она вздрогнула. Гамаш давно уже понял: если хочешь очаровать Рут, плати ей той же монетой, что и она тебе. Но если хочешь ужаснуть ее, проявляй доброту.

– «Я сижу, где посажена…» Вот какие строки.

– И что?

– Рейн-Мари сказала, что вы с профессором Мэсси цитировали их сегодня. Никогда прежде не слышал, чтобы вы делали такое. Вероятно, он вам понравился.

– Чего тебе надо?

– Рейн-Мари говорит, что он был очарован вами.

– Тебя это удивляет?

– А вы – им.

Ответом на эти слова было молчание.

– И еще Рейн-Мари говорила, что, когда она спросила вас об этом, вы что-то сказали. Ей показалось – на латыни. Что вы сказали?

– Не твое дело. Неужели так смешно, когда два пожилых человека находят друг друга привлекательными? Неужели это так уж невероятно?

Еще кое-что необъяснимое.