Долгий путь вниз

В части комнаты Шонаон один выделялся,как сломанный зубв идеальном ухоженном рту,зажатый междуверхним – с рубашками,сложенными аккуратноодна на другую,и нижним – с носкамии трусами с майками.Он слетел с пазови застрял на своем месте.Казалось, средний ящикзаело не случайно,а чтобы мы с мамой его не трогали.Там лежал пистолет.

Я не стану делать вид, будто Шон

был паинькойи послушным мальчиком.Таким правильным,что всегда сообщал,где он,с кем они чем занимается.Он был не таким.Когда ему стукнуло

восемнадцать,мама перестала его пастии начала молиться,чтобы он не загремел за решетку,и чтобы Летисия не залетела,и чтобы онне погиб.

Моя мама повторяла:

Я знаю, ты молод,у вас бывают разборки,только помни, когдаты бредешь в темноте,убедись, что темнотане бредет за тобой.Но Шон,наверное,был в наушниках.И слушал Тупака или Бигги.

Поэтому зачастую

я ложился спать,свернувшисьна своей кровати,постепенно засыпая исмотря на флаконы одеколонана тумбочке Шона.И застрявший в пазах средний ящик.В полном одиночестве.

Но я никогда ничего не трогал,

поскольку не хотелненужных разборокпосреди ночи,вот почему я не трогалего вещейникогда.

Раньше было по-другому.

Мне было двенадцать, шестнадцать – ему,мы на ночь трепались, пока не вырубались.Он мне говорил, как с телками мутит,а я выдумывал девчонок своих.И он делал вид, будто мне верит,чтобы я стал по жизни уверенней.А потом говорил мне про рэперов,умерших кумиров, Тупака и Бигги,их все обожают, потому чтомертвых всегда любят больше.

А когда мне было тринадцать,

Шон сказал мне, что я уже вырос,и обрызгал своим одеколоном,добавив, что моей девчонке,моей первой девчонке,понравится.Но ей не понравилось,и я ее бросил,

потому чтомне показалось,что онапри этом противно фыркнула.

Шон считал, что

прикольнои смешнои забавношутить надо мной,называя меняУильям,и что я будто достоинзахвата за шею –он считал этобратскими объятиями.

Теперь одеколон

останетсяв его флаконах.И я не стану большезасыпать, ожидая,что если я тронухоть один флакон,то сразу получупо шее.Но мне чудится: его рукауже хватает меня за шеюи гнет голову,

стоит мне лишь подумать,что я не буду больше засыпатьи думать о том,что онрано или позднопридет домой, потому чтоон уже не придет, и, наверное,я должен любить его больше,как будто он мой любимчик,но это трудно,потому что,он был мне только брат, и уже тогдабыл моим любимчиком.

Вдруг

наша комнатакак будтонакренилась.Раскололась.Наполовину опустела.Наполовину вымерзла.И стало так странновидетьодин ящикпосрединее.

Средний ящик звал меня,