Долгое дело

– Нормально, – водитель кивнул, загораясь в полутьме кабины заметным любопытством.

Парочка, стоявшая перед кавалером, вдруг бросила очередь и побежала к автобусу. Петельников тронул локоть шофера... Такси взревело, сорвалось с места и подлетело к очереди с тормозным скрежетом, как в детективном фильме.

– Спокойнее, – тихо посоветовал инспектор.

– Такси занято? – спросил приятный баритон с чуть заметной глушинкой так бывает, когда воротник петлей стягивает шею.

– Нет-нет, – заспешил водитель, – это мой друг подсел, Гриша...

– Не помешаю? – Инспектор повернулся к пассажиру.

– Ничуть. Огородная улица, дом возле универмага.

В минутном свете – пока он усаживался – инспектор увидел полное лицо и крупноватый нос. Видимо, шатен, лысеющий. Костюм новенький, со скрипом, надел на свидание. Галстук широченный, в полживота.

– Если бы, Славка, ты меня не подобрал, напился бы я с горя в дребезину, – сказал вполголоса Петельников.

Водитель испуганно глянул на инспектора, который изменился на глазах: обвис, обмяк и как-то обрюзг.

– А чего? – вспомнил он его указания.

– Чего... Мой лучший друг Сашка. Двадцать пять лет от роду. Лежит, как живой.

– Где лежит?

– В гробу лежит. Я ж к тебе прямо с поминок.

Водитель сосредоточенно завертел баранкой, обдумывая следующий вопрос:

– Сашка-то... от чего умер?

– Эх, Славка, если бы умер... Не умер он.

– А как же в гробу лежит? – спросил таксер, от неожиданности притормаживая.

– Оттого моя душа и стонет. В гробу он лежит, а не умер. Вот, Славка, какая в жизни квинтэссенция бывает.

Водитель молчал, ничего не понимая. Тихо играл приемник. Тяжело вздыхал инспектор.

– Извините. – Глубокий придушенный баритон утопил все другие звуки. Что же все-таки случилось с вашим приятелем?

– Да убили его! – Петельников сердито обернулся к пассажиру.

– Как убили?

– По голове так дали, что он мозгов не собрал.

Водитель глянул в зеркало, пытаясь увидеть пассажира. Сомнений не было – он вез убийцу.

– Вероятно, в уличной драке? – заинтересовался пассажир.

– В квартире с хрусталем и коврами, под аромат французских духов и под музыку вокально-инструментального ансамбля. И сам, лично купил свою смерть за четыре шестьдесят семь.

– Я вас не очень понимаю...

– Да об этом весь район говорит! Связался Сашка с замужней дамой. Купил бутылку вина марки "Шампанское" и килограмм конфет сорта "Трюфели". И нанес ей визит в нерабочее время. А муж вернулся, – электричку отменили. Ну, как говорится, гаси свет. Итоги этой встречи налицо: Сашки нет, муж сидит, а дама рвет на себе парик.

– А как понять ваши слова о купленной смерти за четыре шестьдесят семь?

– Муж-то Сашкиным шампанским Сашку по голове и благословил.

– Неужели они не могли разойтись мирно?

– Вы что, жизни не знаете? – удивился инспектор. – Когда это мирно расходились? Допустим, я бы свою жену застал... Гаси свет.

– Убили бы любовника?

– Любовника... Обоих бы одним и тем же утюгом. А ты, Славка?

– А я бы ее проучил.

– Значит, у тебя характер, как у этого, у Отеллы. Тут кто как: кто жену ликвидирует, кто хахаля, а кто обоих. Эх, Сашка...

– Вот мой дом, – сказал пассажир.

Не проронив больше ни слова, он расплатился и вышел из такси. Ни "спасибо", ни "до свиданья"...

Как только его пухлая спина пропала в темноте арки, Петельников выскочил из машины и двинулся за ним. Черные кусты плотной сирени закрывали парадные. Стукнула дверь последней. Инспектор осторожно подошел и увидел на скамейке двух пенсионерок, молча дышавших ночным воздухом.

– Чего-то я его ни разу не видел... Из нашего ли он дома? – спросил инспектор, кивнув на парадную.

– Это же Храмин из сорок шестого номера, – ответила старушка.

– А вот вас я что-то не узнаю, – подозрительно сказала вторая.

– Потому что я забыл надеть галстук, – объяснял инспектор.

И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Грусть – это теперь моя тихая и последняя радость.

Д о б р о в о л ь н а я  и с п о в е д ь. Детство, детство... Заговорила о нем, вспомнилось и вот не отпускает. Когда я появилась на свет, родители закатили пир на весь мир. На этом их радость и кончилась. Иногда меня поощряли – мамашиным поцелуем, чаще деньгами или покупкой дорогой вещи. Иногда брались за мое воспитание, то есть мамаша хватала отцовы подтяжки и подступала ко мне. Я хватала вазу севрского фарфора и кричала: "Не подходи разобью!" Мамаша вешала подтяжки в шкаф, я ставила вазу на полку...

Но хватит о детстве. Оно кончилось. Знала ли я, чего хочу? Еще как! Отец говорил: чтобы стать рабочим, можно ничего не хотеть. Чтобы стать начальником цеха, пытайся стать директором завода. Чтобы стать директором завода, стремись стать начальником главка. А если захочешь стать начальником главка, то ставь цель быть министром. Короче, живи с запросом: чтобы сделаться главным бухгалтером, нужно хотеть сделаться министром финансов.

Я хотела... Нет, не трудиться, не руководить, не командовать...

Рябинин куда-то шел.

Семь вечера в июле, а небо не светлое. Облака, его затемнили облака. Видимо, будет дождь. Почему люди не раскрывают зонтиков?