Долгое дело

– Египетскому сфинксу четыре тысячи лет. Лежит себе.

И промелькнуло, исчезая...

...Мы не живем, а просматриваем коротенький конспект собственной жизни...

Египетский ли сфинкс подсказал, думал ли об этом раньше, но прокурор вот почему прищурился – вдруг спросил веселеньким голосом:

– Счастье... Почему ж вы смыслом жизни не полагаете счастье?

– Может быть, потому, что так полагают многие.

Рябинин сел в кресло, положив на колени свою осторожную бумажку, – ему не хотелось говорить о счастье.

– Сергей Георгиевич, давно сказано, что мы созданы для счастья, как птицы для полета.

– Мы-то созданы...

– А коль созданы, то надо летать.

– У счастья есть один недостаток, Юрий Артемьевич. Не всегда знаешь, что оно с тобой...

– Неужели вы никогда не были уверены в своем счастье?

– Был. Но всегда был и тайный страх.

– Почему же?

– Боялся, что оно уйдет...

– Тогда вам не бывать счастливым.

– А я их не люблю.

– Кого? – Понял прокурор "кого", но отогнал это понимание, как оброненную глупость.

– Счастливых.

– Что вы говорите! – Беспалов махнул сигаретой, открещиваясь.

– Действительно, что я говорю, – искренне удивился Рябинин, хотя надо бы сказать: "зачем я говорю".

– Вы же человек добрый, – успокоился прокурор.

– Возможно. Но счастливых не люблю.

Юрий Артемьевич уложил окурок в пепельницу и негромко, словно боясь ответа, спросил:

– Почему?

– Они глухие.

Беспалов взялся за нос, который выдержал пошатывание, лишь слегка порозовев.

– И слепые, – добавил Рябинин.

– Не все же.

– Все. Об этом и в песнях поется.

– В каких песнях?

– Ну, хотя бы... "В этот час весь мир для нас..." Или: "Я верю, что любовь всегда права..."

– Это про влюбленных.

– А влюбленные – самые счастливые.

– Я думаю, что влюбленные имеют право ничего не видеть и не слышать.

– Такого права нет ни у кого, – резковато сказал Рябинин. Он и не хотел говорить о счастье.

– Как дело Калязиной?

Теперь и Беспалов не захотел говорить о счастье; теперь, но через день-другой где-нибудь в коридоре или столовой неожиданно озадачит выношенным ответом.

– Вызвал ее для опознания и очных ставок. И дело закончу.

Видимо, последнюю фразу "И дело закончу" он сказал неуверенно, без точки, поэтому прокурор ждал еще слов, окончательных. Рябинин сдернул, как сдул, бумагу с колен и положил перед Беспаловым – красивый бланк с четким и стройно расположенным текстом:

– Вот такое письмо...

Прокурор читал долго, медленно, возвращаясь к началу текста.

– Действительно... все это? – наконец спросил он.

– Впервые слышу.

– Неужели ученые полагают, что какие-либо способности могут освободить от уголовного наказания?

– Я думаю о другом... Что за этим?

С л е д о в а т е л ю  п р о к у р а т у р ы. В последнее время Лаборатория психологии изучает уникальные качества психики Аделаиды Сергеевны Калязиной. У нее обнаружены кожно-оптические способности и телепатические феномены, которые она демонстрировала в присутствии психологов, физиологов, психиатров и физиков. Поскольку ее способности представляют исключительный интерес для научной разработки вопроса о телепатии и подобных явлениях, просим не привлекать ее к уголовной ответственности. Кроме того, действия Калязиной были вызваны скорее всего не злым умыслом, а редкими свойствами ее психики...

И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я. Брякнул-таки. Да и не то, что хотел сказать. Не люблю счастливых... Ведь кощунство. А вернее было бы так: счастливый человек мне неинтересен. Почему же? Счастье держится, как правило, на каких-то общих для всех кирпичиках: здоровье, материальный достаток, интересная работа, образование, семья... Идеалы счастья придумывают люди, и эти идеалы похожи, как в квартирах телевизоры. Поэтому счастливый человек теряет индивидуальность – все счастливые похожи. Несчастные же самобытны, потому что... Потому что идеалы мы придумываем сами, несчастья нам придумывает жизнь, а она – большая искусница.

Д о б р о в о л ь н а я  и с п о в е д ь. Жизнь моего Короля, как сами понимаете, могла кончиться только казенным домом. Через три года она и кончилась. Почему-то в памяти осталось не его лицо, не наша совместная жизнь и даже не суд, а обыск: милиционер выносит из квартиры два ведра мелочи, которую Король приносил из церкви, – ассигнаций от карточных игр ему не хватало, и он еще поторговывал крестиками.

Отбыл он в далекие места. Денек я поплакала. А он прислал два письма: одно слезливое, второе нецензурное. И все. Ноль эмоций. А ведь любил... Как-то я сказала о миллионерше, принимавшей молочные ванны. И что? Грузчик из магазина притаскивает два бидона молока, и Король выливает их в ванну...

Осталась я одна. Ваши коллеги меня не тронули. На суде я проходила свидетельницей. Да и что я знала? Верите ли, только на суде и услышала его настоящую фамилию – Головатюк.