Долгое дело

Рябинин взял лист бумаги. Мысли пошли, как всегда они идут в горе, многочисленные, отчаянные, дерганные... Он писал быстро, стараясь не думать, почему он тут и зачем. Начинал одну и не кончал; начинал вторую и перескакивал на третью - лишь бы заглушить тошноту. Но писаные мысли были все о том же, поэтому желудок ела нарастающая боль. Он свернул листки и спрятал в карман. Что он еще делал на дежурстве? Иногда звонил Лиде. Сейчас не будет, - она могла намаяться и заснуть. Лучше утром.

Но телефон позвонил сам, заглушив стонущую тьму за окном. Рябинин схватил трубку с дикой силой и сумасшедшей надеждой:

- Да?

- Аптека?

- Нет, вы ошиблись...

- Извините...

Он повернулся спиной к безжалостному свету лампы.

- Да, я тоже ошибаюсь. Есть люди, которые живут. А есть люди, которые беспрерывно совершают ошибки, потому что ищут истину. Это я про себя? Да, и про себя.

Теперь взвилась изжога, подступая к горлу разъедающей кислотой. Но изжога лучше, нет болевого спазма.

- А я считаю, что никто не имеет права сомневаться, если нет к этому повода. Беспочвенные сомнения - подлость. А-а, у вас есть доказательства... Неужели юридические доказательства сильнее разума и совести?

Сердце, стучавшее медленно и сильно, казалось, рассыпалось на мелкие сердечки, которые работают везде, во всех частях организма, - он мог считать пульс, не прикасаясь к руке.

- По-вашему, человек может честно работать, да вдруг и совершить преступление? Ха-ха! Раньше писали в романах так: "Под мягкой внешностью крылась жестокая натура" или: "Под грубой внешностью крылась нежная натура..." Ерунда. Внешность на может скрыть натуру. Это лишь оболочка, под которой все видно.

Кажется, что сердце забилось через раз: стукнет - затихнет, стукнет затихнет. Лишь бы не остановилось.

- Я не добренький, я гуманный. Разные вещи. Да, мне бывает жалко преступников. Но я давлю в себе это, давлю! А если не буду давить, то не смогу работать...

Боль оставила желудок и перешла, как перекатилась, на грудь, сжимая ее тянущей, какой-то закрученной болью.

- Разве это слабость? Да, когда я говорю с горбатым, я горблюсь, с кривым - кривлюсь, с бедным - прибедняюсь... Почему? Мне перед ними стыдно, что у меня нет горба, я не кривой и всем обеспечен. Но когда я говорю с дураком, то остаюсь самим собой...

Она перекатилась, боль, в левую половину груди, под лопатку, и поползла куда-то в руку. Неприятная, но не такая уж и сильная - он перетерпит.

- Я стесняюсь? Да, я стеснительный. Знаю, что в наше время смешно быть таким. Но я стесняюсь лишь тех людей, которые от меня зависят.

Иногда сводит ногу. Сейчас подобным образом свело что-то в груди, в левой ее половине, и держало, и тянуло, и ныло, холодя все тело.

- С чего вы взяли? Конечно, я не плачу. Это ветер забрасывает капли в отрытое окно...

Рябинин очнулся. Он сидел лицом к окну и держал на коленях трубку, охрипшую от писка. С кем он разговаривал? С аптекой? С аптекой. Попросить бы какого-нибудь валидола.

Он положил трубку на аппарат. Но телефон ждал этого, зайдясь в настойчивом звоне. Кто это? Наверное, опять не туда попали...

- Да?

- Сергей, с кем по ночам треплешься? - буднично спросил Вадим.

- С одним дураком. А как ты меня нашел?

- Звонил по всем телефонам прокуратуры. И все не отвечают, но один занят.

- Тебе звонила Лида?

- Да.

- Как она?

- Нормально, уже, наверное, спит. А что у тебя голосишко смурной?

- Она тебе рассказала...

- Из-за этого, что ли?

- Вадим, ты же знаешь...

- А ты знаешь, - перебил инспектор, - на что жалуются современные женщины? Нет настоящих мужчин, хотя народу в брюках много.

- Есть неопровержимые улики.

- Неужели ты, мужчина средних лет, столько проработавший следователем, никогда не слыхал о провокациях?

- Слышал, но сам...

- Ах, слышал? А мне вот давали деньги в кабинете, присылали переводом домой, клали в карманы... Мне подсовывали женщин, спиртное, копченую колбасу, дубленку и даже место продавца в мясном отделе...

- Да, но ты не брал, а я вроде бы взял.

- Уж не собираешься ли ты сказать это прокурору? Тогда гаси свет.

Инспектор помолчал, собираясь с новым раздражением, но оно, видимо, кончилось, потому что теперь сказал ровно:

- Старик, гаси свет и ложись спать на диван. Там должен быть кожаный, протертый прокурорскими телами диван. Есть не хочешь?

- Какая еда...

- А то у меня лежит в холодильнике две пачки пельменей. Я б сварил - и к тебе с кастрюлькой. Или ты чаю хочешь?

- Спасибо, дома пил.

- Утречком я подъеду.

- Зачем?

- Поговорить с прокурорами.

- Они не станут тебя слушать.

- Ну, плохо ты меня знаешь. Если не будут слушать, я привезу Леденцова. А он про себя говорит, что любому даст сто очков вперед, и все в импортной оправе. Кстати, совет - пиши стихи.

- Какие стихи?

- Какие получаться. "Средь шумного бала, случайно..." Или такие: "Понравилась грибу-боровику сыроежка из родного бора..." Пиши - помогает от нервов. Старик, утром встретимся. Пока.