Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Прожив счастливейшие годы в доме деда Сергея Дмитриевича в атмосфере любви и христианства, Елена в четырнадцать лет оказалась свидетелем российской катастрофы. Однако заряд оптимизма, подаренный знатным родом, всегда ее спасал.

Она училась в советской школе, жила на жалком пайке. «Учителя и дети, – пишет она, – ждали перемены, чтобы поесть тарелку пустой чечевичной похлебки, но было вкусно и весело!» Этот оптимизм шел из детства, из больших семей (у одного деда было 7 детей, у другого 13!). «Мама́, – писала Елена Петровна, – в те годы отдавала свои пайки детям, а я с сестрой копила свои крохи для мама́».

Человек, которому судьбой определено, непременно находит счастье. В 1923 году Елена познакомилась с молодым человеком исключительных качеств.

Как это произошло?

…Однажды она шла по Мясницкой со своей теткой Марьей, та поздоровалась с солидным мужчиной, одетым в потертый, но очень приличный костюм. С ним рядом стоял высокий молодой человек, по-современному коротко остриженный, с ярко-синими глазами и крупным хрящеватым носом. Кожа на лице была смугловатая, чистая.

– Разрешите представить вам моего племянника Владимира Голицына, – сказал встречный.

Юноша взял руку Елены, коснулся слегка губами, поднял на нее глаза (она унаследовала слегка затуманенные шереметевские глаза) – и… Одного взгляда порой достаточно, чтобы воскрес в памяти Пушкин: «Ты чуть вошел, я вмиг узнала, вся обомлела, запылала и в мыслях молвила: вот он!»

Владимир Голицын, нарушая семейный этикет (впрочем, многие юные аристократы уже усваивали простоту пролетарских манер), перебивая дядю и не отрывая взгляда от светлоглазой красавицы, быстро заговорил о том, что в ближайшее время посетит их дом, а потом, к сожалению, уезжает на Север – он очень любит море, рисует, а его пригласил туда один интересный человек, писатель…

И все-таки… Он явился и один, и второй, и третий раз на Воздвиженку. Это время хорошо помнил Сергей Михайлович Голицын (автор книги «Записки уцелевшего»). Тогда он был мальчиком и был счастлив, когда его позвали на рождественский бал на Воздвиженке. Ему надо было решать задания, а он с жадностью, не отрывая глаз, смотрел на танцующих, одетых в белое девиц (часто на них были марлевые или перешитые из чего-то платья). Про себя он молился («Пророк Наум, наставь на ум!»). Мама водила его в Иверскую часовню, и ему казалось, что Богородица с упреком и скорбью глядит на него и глаза ее исполнены печали.

На Воздвиженке на верхнем этаже жили три красавицы-вдовы: Елена Богдановна Шереметева, Анна Сергеевна Сабурова и Мария Сергеевна Гудович. Муж первой (отец Елены) скончался в 1915 году, две другие графини себя вдовами не считали. Их мужей арестовали, содержали в тюрьме (в Ивановском монастыре), но женщины были убеждены, что их супруги живы, а так как обе религиозные, то постоянно ходили в церковь и «подавали записочки о здравии рабов Божиих» Александров.

Барышни на том балу жались к стенке. Когда вошла юная Елена Шереметева, мальчику Сереже показалось, что в зале стало светлее. К ней подошел Владимир Голицын, он был в матроске. Потом подбежал Юша Самарин, без памяти в нее влюбленный, – она танцевала с ним вторую кадриль. А третью кадриль отдала Владимиру.

В стране была безработица, устроиться куда-нибудь трудно. Владимир посещал ВХУТЕМАС, чаще всего – мастерскую Петра Кончаловского. Но – вскоре пришло известие о том, что Голицын отчислен. Хлопотали преподаватели, в том числе Аполлинарий Васнецов, но не помогло: «Он сын князя, и ему не место в семье советских художников».

Это был моральный удар. Внешне Владимир этого не показывал, но и честь, и гордость страдали. Родители возмущались: «за грехи» (?) отцов не давать учиться! И только Елене нравилось, как он рисует, и – вновь проводила его на Север. Вернулся он с кипой зарисовок и эскизов.

Стал заниматься в художественной студии, а вечерами, конечно, уединялся с Еленой на Воздвиженке. Несмотря на житейские невзгоды, любовь Елены и Владимира разгоралась – это продолжалось всю зиму 1922–1923 годов.

А весной влюбленные предъявили ультиматум: «На Красную горку чтоб была наша свадьба». И это свершилось – свадьба проходила на Воздвиженке, в историческом доме: в 1729 году тут была пышная помолвка Натальи Шереметевой и Ивана Долгорукого. Здесь же происходила тайная свадьба Прасковьи Жемчуговой и графа Николая Петровича. Шереметевский дом занимали многочисленные гости. Венчание совершалось в храме Большого Вознесения (том самом, где венчались Пушкин и Гончарова).

Новобрачных обсыпали овсом, поднимали бокалы с крюшоном. Произносили тосты, декламировали стихи…

«Встал с бокалом в руках большой друг брата Владимира по Архангельску, сын кораблестроителя-помора Борис Шергин, – вспоминал С. М. Голицын. – Он приехал в Москву попытать счастья на литературном поприще и попал на свадьбу шафером. Он был молод, полон самых радужных надежд, и, видимо, сама свадьба, весь ее ритуал, поэтичный облик невесты произвели на него неизгладимое впечатление.