Долгое эхо. Шереметевы на фоне русской истории

Распродано, растащено имущество, накопленное столетиями. Перегорожены комнаты, дом превратился в муравейник – сотни новых жильцов вселились в комнатушки. Из Шереметевых во флигеле живет одна лишь Ольга Борисовна с матерью и сестрой. Не слышно звуков скрипки и рояля… Затихло музыкальное эхо, без которого немыслима эта семья. Двор не метен. На окнах ситцевые, марлевые занавески. На лестницах темно. Львовское творение поблекло – его давно не красят, не подновляют.

Вспоминали прежних обитателей, а еще – детство. На Рождество, на Пасху собирались вместе и отмечали праздники.

…Владимир и Елена поселились в «богоспасаемом» городке Дмитрове. Как это случилось? Однажды Владимир ехал из Москвы поздним поездом и проспал остановку Хлебниково. (Кстати, Лобня и эти земли принадлежали ранее Шереметевым, и когда поблизости создавался аэродром, ему дали имя «Шереметьево». Я знала даже одного летчика с такой фамилией – в отличие от графской линии, в фамилии появился мягкий знак.)

Голицын вскочил, выбежал из вагона и – увидал вдали купола, земляной вал, церковь… Весь день он провел в этом чудесном городке – и влюбился в него. Уговорить ласковую Елену, родственников поселиться в Дмитрове не составило труда.

Когда в 1931 году туда приехал больной, истощенный тропической малярией будущий писатель Сергей Голицын, ему предстала такая картина:

«В большой комнате с помощью шкафов была устроена перегородка, за нею спали Владимир и Елена и стоял его письменный стол. Другой стол, большой обеденный, находился в главной комнате, в двух маленьких жили трое их детей – Еленка, Мишка и Ларюшка, а также мои родители и мой дед. Тетя Саша с двумя моими младшими сестрами Машей и Катей помещались в маленькой комнате в соседнем доме.

По всем стенам были развешаны портреты предков. Гости, когда приходили, поражались ценному собранию, столь неожиданному на стенах ветхого домишки…»

Однако никто не продавал те картины, чтобы устроить новое жилище, приобрести приличную одежду. Пожалуй, только в Пасху столы наполнялись яствами. Елена пекла куличи, хозяйка и дети прихорашивались, все красили яйца (разумеется, так, чтобы не видели посторонние). И радость наполняла комнату. Елена рассказывала о комнате в Фонтанном доме, где жила Жемчугова-Шереметева. А Владимир рассказывал о петровских сподвижниках, и в том числе о Якове Брюсе, который видел «сквозь землю», угадывал залегание пород, был «рудознатцем». Это увлекло старшего сына Елены – Михаила, и, кончив дмитровскую среднюю школу на два года раньше Иллариона, он поступил в Геологоразведочный институт. (Когда мы встретились с Михаилом Владимировичем и его милейшей супругой – в 1980-е годы, – он был уже профессором, автором нескольких книг и академиком.) Так бывшие князья, аристократы не только не похоронили своей фамилии, но приумножили и укрепляли династию.

Тогда, в 1930-е годы, еще не вступив в зрелый возраст, сыновья Елены и сам Владимир наблюдали и поражались многим бессмысленным и неразумным действиям советской власти. Сергей Михайлович писал по этому поводу:

«Дело историков – беспристрастно изучить и объяснить те беды, какие нежданно и негаданно осенью 1929 года обрушились на многотерпеливую и многострадальную нашу Родину, и прежде всего на крестьянство. Газеты неистовствовали. Бдительность, классовые враги, кулаки, лишенцы, разгромить, уничтожить, ликвидировать – такими словами изобиловали газетные страницы. Повторялись страшные лозунги: „Кто не с нами, тот против нас“, „Если враг не сдается, его уничтожают“. Призывы эти впечатывались в людские головы, и надолго…