Долгорукова

   — Всё в порядке, всё цело. — Он сел на плот, заглянул в корзину. — И не видать ничего вроде.

   — Может, тогда оставим до завтра тут.

   — Нет, опасно. Мало ли...

   — Да чего — картошка да картошка.

   — Вот именно. А вдруг кто позарится, и всё откроется. Нет, нет, давай отсоединяй и бери домой.

   — Может, где поблизости спрятать? Тяжело тащить через весь город. Да и подозрительно: вроде картошки немного, а тяжесть большая. А ну кто догадается, что там не одна картошка?

   — Да где ж ты её тут спрячешь? — Желябов огляделся.

   — А вон под мостом. Ни сверху, ни сбоку не видать. А завтра придём вдвоём и подсоединим снова.

   — Ну смотри. А то одному мне её сюда не дотащить. — Он приподнял корзину — из её днища выходили провода и, проходя меж досок плота, скрывались в воде.

Тетёрка стал их отсоединять...

17 августа 1880 года. Царское Село.

Из подъезда дворца вышел Александр. В карете уже ждала его Катя с детьми. Он поставил ногу на подножку, но садиться не стал.

   — А может, всё же тебе с детьми поехать отдельно? — спросил он Катю.

   — Да что ты, Саша, что ты выдумал?

   — Неровен час. Хоть вы бы тогда избежали моей участи.

   — Да что нам за жизнь без тебя? Зачем? Уж лучше вместе. Поедем, поедем, Саша. Сегодня всё будет хорошо. Я чувствую.

Он пожал плечами, сел и дёрнул шнур. Карета понеслась.

Чуть позже. Улицы Санкт-Петербурга.

В сопровождении шести конвойных казаков — два впереди, два с боков, два сзади — карета мчалась по городу. Городовые отдавали честь. Прохожие оборачивались вслед...

В это же время. Плот у Каменного моста.

Желябов, стоя на плоту, достал часы, поглядел и покачал головой — напарник опаздывал. Вдали уже послышался топот копыт царской кавалькады, и тут только Желябов увидел Тетёрку — он бежал по набережной.

Всё ближе была царская карета. Всё ближе был Тетёрка.

Желябов не стал его ждать, побежал под мост, вытащил из-под стропил корзину и потащил её волоком к плоту.

Сверху спрыгнул Тетёрка — мокрый от пота, задыхающийся.

— Часы... — только смог вымолвить он и схватился за вторую ручку корзины.

И тут на них буквально обрушился топот кавалькады, усиленный мостом. Они замерли. Топот стал затихать — карета проехала мост.

Они молча отпустили ручки корзины и опустились на песок.

19 августа 1880 года. Крым. Дорога на Ливадию.

Открытый экипаж вёз царскую семью вдоль моря. Во втором экипаже, сзади, ехали Лорис-Меликов, Варя и Адлерберг.

У развилки дороги коляска остановилась. Лейб-кучер Фрол обернулся к Александру:

   — Сейчас к даче её светлости?

   — Нет, Фрол, во дворец.

Коляска покатила дальше.

Во второй коляске Адлерберг спросил Варю:

   — А разве Екатерина Михайловна пока не у себя на даче живёт?

   — Нет. Они решили — во дворце.

20 августа 1880 года. Ливадийский дворец.

На веранде, выходящей к морю, за чайным столом сидели Лорис-Меликов и Катя. Александр на берегу играл с детьми.

   — Я давно уже не видел Его величество таким безмятежным и счастливым, — сказал Лорис-Меликов.

   — Когда он подле нас и не занимается вашими противными делами...

   — Что поделать, Екатерина Михайловна, Государь в ответе за всю Россию, а не только за свою семью.

   — Но теперь недолго уж.

   — Как понимать вас, Екатерина Михайловна?

   — Мы уедем отсюда. Саша решил отречься от престола в пользу цесаревича и уехать с нами куда-нибудь в тёплые края; В Каир или в Ниццу. Вы были в Каире?

   — Помилуйте, Екатерина Михайловна, не шутите ли вы?

   — С чего бы я стала шутить.

   — Но это же положительно невозможно. Государь во здравии и расцвете сил не может ни с того ни с сего отречься.

   — Не может, так сможет. Что за жизнь ему здесь, коль, что он ни делает, все недовольны, и даже сама жизнь ого подвергается опасности. Он столько сделал для России, что имеет право подумать о себе. И о нас.

   — Но... Нет, право, вы меня просто ошеломили своими словами. Но, подумавши, я могу вам возразить, что вы противоречите сами себе. Вы хотели бы, чтобы Государь подумал о вас, а сами о себе не думаете.

   — Почему же не думаю — думаю.

   — Нет, нет, поверьте, я теперь это хорошо вижу. Вы совершенно о себе не подумали. Потому что вы стольного лишаетесь своим этим намерением...

   — Чего же?

   — Возможности именоваться не ваша светлость, а Ваше величество.

   — Но по нашим законам...

   — Да, да, верно — по существующим законам. Но законы не вечны, они меняются.

   — Но Саша говорил, что не может изменить закон даже для меня.

   — Он совершенно прав, говоря так, Екатерина Михайловна, ибо он этим лишний раз подтверждает, как он о вас заботится. Это, несомненно, могло бы вызвать в обществе настроения против вас. Но вот если... — он остановился: Александр что-то кричал с берега Кате. Она показала жестом — не слышу и снова повернулась к Лорис-Меликову.

   — Так что — если?