Доля правды

Шацкий упорно притворялся скучающим, да и на самом деле малость скучал, но ему хотелось усыпить бдительность Шиллера, дать возможность проболтаться. Он записал персональные данные, предупредил об уголовной ответственности за дачу ложных показаний, при случае выразил удивление, что допрашиваемому пятьдесят три года — тот и впрямь выглядел на каких-нибудь сорок пять, — и уже четверть часа выслушивал треп об отношениях с супругами Будник. Одни банальности. С ним он общался считанные разы, знаете ли, контакты бизнеса с политиками особо не приветствуются, ха-ха-ха, хотя, разумеется, были знакомы и виделись во время официальных мероприятий.

— Как бы вы определили характер этих контактов?

— Редкие, нормальные, даже, думается, доброжелательные.

— А с жертвой?

— С Эльжбетой, — подчеркнуто поправил Шиллер.

Шацкий лишь жестом показал на диктофон.

— С Элей мы знакомы почти с того дня, как она сюда вернулась.

— Со дня их супружества?

— Что-то в этом духе.

— Как выглядели ваши отношения?

— Видите ли, если в Сандомеже ищут спонсора, то список возможностей довольно короткий. Стекольный завод, я, несколько предприятий, пара гостиниц, на худой конец закусочные. Нет дня, чтобы не просили. На концерт, бедных детей, больных стариков, на роликовые доски для клуба скейтбордистов, на гитары для новой капеллы, напитки для вернисажа. У меня эта проблема решена так: один из моих бухгалтеров располагает некой квартальной суммой на, с позволенья сказать, сандомежские цели. Он выбирает проекты, а я, само собой разумеется, потом их должен утвердить.

— Какого порядка эта сумма?

— Пятьдесят тысяч ежеквартально.

— Была ли жертва с ним в контакте?

— Эльжбета имела дело или с бухгалтером, или непосредственно со мной.

Шацкий пустился выспрашивать обстоятельнее, еще несколько раз подразнил Шиллера «жертвой», но ни малейшей ценной информации так и не выудил. Были знакомы, не исключено, что дружили, он подкидывал ей (или нет, но, скорее всего, да) всякие безумные идейки вроде постановки «Шрека» в сандомежской замке. Вполне возможно — так, по крайней мере, иногда чудилось Шацкому, — бизнесмен из белорусской дворянской усадьбы был к Будниковой чуточку неравнодушен.

— Вы и в дальнейшем собираетесь так же щедро покровительствовать местной культурной жизни?

— Разумеется. Если сочту, что проекты того стоят. Я не государственная организация, и у меня есть преимущество — я поддерживаю только тех, кто мне нравится.

Шацкий мысленно сделал себе заметочку, чтоб проверить, кто вельможному пану нравится, а кто нет.

— Я слышал, что вы не жаловали, — он сделал почти незаметную паузу, чтоб взглянуть на реакцию собеседника, — Будника. Что его деятельность в магистрате не была вам на руку.

— Сплетни.

— В каждой сплетне есть доля правды. Я понимаю, активному бизнесмену, желающему действовать в рамках закона, может не понравиться, когда город в процессе компенсации за многолетнюю несправедливость отдает Церкви объекты недвижимости, а та впоследствии, пренебрегая системой госзаказов, манипулирует ими в своих интересах. А отнюдь не в ваших.

Шиллер пристально поглядел на него.

— Мне казалось, что вы тут новый.

— Новый — да, но не из Швеции же, — спокойно ответил Шацкий. — Мне хорошо известно, как функционирует эта страна.

— Или не функционирует.

Шацкий жестом дал понять, что разделяет его мнение.

— Я рад, что вы согласны, то есть вы, государственный чиновник. Это возвращает мне веру в Речь Посполитую.

Смотрите-ка, наш пан зануда бывает остряком, подумал Шацкий. Только у него нет времени на пустую полемику.

— Вы патриот? — спросил он хозяина.

— Конечно. А вы?

— Тогда вам не помехой те, кто действует во благо Церкви, во благо единственно правильной католической веры. — Шацкий не удосужился ответить на вопрос, его взгляды были тут ни при чем.

Шиллер вскочил. Когда он не сидел, сгорбившись, на диване, то выглядел весьма внушительным мужчиной. Высокий, широченные плечи, атлетическое телосложение. Такой тип, на котором даже костюм из супермаркета будет хорошо сидеть. Шацкий позавидовал — ему-то свои приходилось шить на заказ, чтоб не выглядели как на огородном чучеле. Шиллер подошел к бару, и Шацкому в какой-то миг показалось, будто рука хозяина тянется к проглядывающей даже издалека бутылке «Метаксы», но он принес бутылку какой-то выпендрежной минералки и налил по стакану.

— Не уверен, что это — тема нашего разговора, но самым большим и самым вредоносным идиотизмом в истории Польши является отождествление патриотизма с данной педофильской сектой. Простите за резкость, но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что Церковь стоит не за нашими достижениями, а за нашими поражениями. За кровожадным мифом о Польше как оплоте христианства, за порнографическим вожделением мученичества, за подозрительностью к богатым…

Ах, вот где твое уязвимое место, сообразил Шацкий.