Я смутилась. Прах, а ведь я, рассказывая о Лиссае, специально вкладывала в свои слова как можно меньше эмоций! Не потому даже, что у нас с Лисом слегка запутанные отношения, просто… Ну он же принц. А я – более или менее верная подданная. По моей логике, я не должна трепать его имя (даже любя) в разговорах с чужестранцами.
Как минимум из-за этого я молчала о Лиссае, а Берти всё равно догадался. Мне стало слегка неловко при мысли о том, что ещё этот рыжий сыщик мог понять о моих неупомянутых и местами двойственных чувствах к самым разным людям этого мира. Даже к нему самому!
Где-то впереди запела птица – так красиво, что мы замолчали и стали слушать. Воробушек Голден-Халлы, продолжавший лететь за нами, ревниво заорал в ответ, но умолк, когда сыщик на ходу достал для него ещё орешек.
А у меня в голове между тем зазвучали голоса…
Я покосилась на Берти. Он поймал мой взгляд, мгновенно оживился и пальцем указал на птицу на дереве, которое торчало из склона внизу под каким-то совершенно диким, неестественным углом.
– Красивая мелодия, да? Кажется, это арецца. Обожаю пение птиц: летом часто подолгу не могу уснуть, когда они поют за окном – мне просто жалко упускать такую красоту. Лежу. Слушаю. Потом ругаю себя последними словами, когда опять не высплюсь, а всё же… Часть меня думает, что это было не зря. Для чего ещё жить, как не для красоты?
Я кивнула. Я тоже часто не хотела спать, когда в Мшистом квартале пели соловьи.
Мой взор затуманился. Задумавшись, я споткнулась, но удержала равновесие и продолжила упрямо и угрюмо идти, не сбиваясь с шага.
– Тинави, с тобой всё нормально? – напрягся Берти.
– Да, – ответила я на мотив «Отстань!».
– У тебя от спотыканий венец на лоб съехал! – сказал Голден-Халла, но я не услышала его, погружённая в себя.
Тогда сыщик нахмурился и протянул руку, чтобы поправить на мне тиару. Голоса среагировали мгновенно.
И я, кхм, начала действовать по протоколу «Самооборона». А так как лучшая защита – это нападение, Голден-Халле в тот день не повезло.
Я увернулась от протянутой ко мне руки долговязого сыщика и последовательно ударила его в кадык, солнечное сплетение и по коленям. Не ожидавший такого Берти сипло взвыл и задохнулся.
Я же продолжила. План мой – вернее, план голосов – был коварен: схватить дезориентированного Берти и сбросить вниз со склона, до которого на нашей узкой тропе было не больше шага.
Но мне помешал воробушек.
Птица, в первый момент поперхнувшаяся очередным орешком, вдруг бросилась мне в лицо, трепеща крыльями и визжа на манер самоубийцы. Я ахнула, закрыла глаза руками и, попятившись, сама чуть не улетела в пропасть.
Берти меж тем мальца оклемался и с удивлённым «Хей, блин!» бросился ко мне, пытаясь схватить за руки и, видимо, как-то повязать. Я же, подначиваемая голосами, отбивалась, рыча, и всё пыталась сделать ему побольнее. Воспитание не позволяло Голден-Халле деятельно сопротивляться даме (то есть уронить меня подсечкой и вырубить, что было бы самым быстрым), поэтому Берти лишь оборонялся, и в паузах между охами пытался что-то объяснить, но я не слышала.
В голове лишь набатом звучало: