Долина Пламени

Вдруг что-то полное ненависти, холода и опасности бесшумно затрепетало в воздухе — словно упавшая сосулька пробила золотистое хрупкое стекло. Буркхальтер, совершенно ошеломленный, уронил салфетку и взглянул вверх. Он почувствовал, как сознание Этель сжалось, быстро устремил к ней свою мысль, чтобы успокоить ее ментальным контактом. А по другую сторону стола маленький мальчик с еще по-детски пухлыми щеками сидел молча и настороженно: поняв, что совершил промах, он теперь затаился в полной неподвижности. Он знал, что его разум слишком слаб, чтобы сопротивляться чтению мыслей, и сидел не двигаясь, выжидая; в тишине как будто повисли отзвуки его ядовитой мысли.

— Пошли, Эл, — сказал Буркхальтер и встал.

Этель хотела что-то возразить.

— Подожди, дорогая. Подними барьер. Не слушай. — Он коснулся ее мыслей мягко и ласково, затем взял Эла за руку и вывел мальчика во двор. Эл настороженно следил за отцом широко раскрытыми глазами.

Буркхальтер сел на скамейку и усадил Эла рядом. Сперва он говорил вслух — для ясности, а также по другой причине. Крайне неприятно было разрушать слабую защиту мальчика, но он понимал, что это необходимо.

— Очень странно думать так о своей матери, — сказал он. — Очень странно думать так обо мне.

Непристойность для ума телепата звучит еще непристойнее, брань кажется еще более грубой; однако здесь не было ни того, ни другого. Мысль Эла дышала холодом и злобой.

«И это плоть от плоти моей, — думал Буркхальтер, глядя на мальчика и вспоминая все восемь лет его постепенного взросления. — Неужели мутации предстоит превратиться в нечто дьявольское?»

Эл молчал.

Буркхальтер начал прощупывать его разум. Эл попробовал вывернуться и удрать, но сильные руки отца крепко сжали его. Попытка мальчика была продиктована инстинктом, а не рассудком, побег ничего бы не дал, ибо разумы могут общаться и на значительных расстояниях.

Ему было неприятно делать это, поскольку возросшая восприимчивость сопровождалась болезненной чувствительностью, а насилие — всегда насилие. Но сейчас от него требовалась безжалостность. Буркхальтер продолжал поиск. Время от времени он с силой посылал в мозг Эла подсказку, и волны воспоминаний вздымались в ответ.

В конце концов, измученный до тошноты, Буркхальтер отпустил Эла и остался на скамейке один, наблюдая, как гаснет зарево на снежных вершинах — на белом горели красные пятна. Но было еще не поздно. Этот парень был дураком, был им с самого начала, иначе он понимал бы невозможность попытки совершения такой вещи, как эта.

Обработка только началась. Эла можно спасти. Глаза Буркхальтера стали жесткими. И он будет спасен. Будет. Но не сейчас, не раньше, чем нынешний гаев уступит место состраданию и пониманию.

Не сейчас.

Он вернулся в дом, кратко поговорил с Этель, затем связался по визору с десятком лысок, работавших вместе с ним в Издательском Центре. Почти у всех них были семьи, но уже через полчаса все собрались в задней комнате Языческой таверны в центре города. Сэм Шейн раньше всех воспринял часть того, что узнал Буркхальтер, и все собравшиеся могли читать его мысли. Сплоченные телепатическим чувством в единый духовный союз, они ждали, пока Буркхальтер будет готов.

Затем он все рассказал им. При мысленном общении это не заняло много времени. Он рассказал им о японском дереве из драгоценных камней с побрякушками на ветках, привлекающем своим блеском. Рассказал о расовой паранойе и пропаганде. И о том, что наиболее действенная пропаганда всегда облекалась в красивую оболочку, что скрывало ее истинные мотивы.

Зеленый Человек, безволосый, отважный, символизирующий лыску.

И страшные, увлекательные приключения — приманка для мелкой рыбешки, чьи податливые умы достаточно впечатлительны, чтобы их можно было вести по опасным дорогам безумия. Взрослые лыски могли это слушать, но не слушали; у юных телепатов порог ментального восприятия был выше; кроме того, взрослые обычно не читают книжек своих детей, разве только для того, чтобы убедиться, что на их страницах нет ничего вредного. И ни одному взрослому не взбрело в голову слушать мысленные передачи о Зеленом Человеке. Большинство воспринимало это как собственные грезы своих детей.

— Я думал именно так, — вставил Шейн. — Мои девочки..

— Проследите источник, — сказал Буркхальтер. — Я это сделал.

Десяток с лишним умов перешли на более высокую частоту, — на длину волны детей, и тотчас что-то отпрянуло, в испуге и беспокойстве.

— Это он, — кивнул Шейн.

Им не было нужды говорить. Плотной, зловеще выглядящей группой вышли они из Языческой таверны и перешли через улицу к универмагу. Дверь была заперта. Двое мужчин высадили ее, поднажав плечами.

Они миновали темный торговый зал и вошли в заднюю комнату, где возле перевернутого стула стоял человек. Его лысый череп поблескивал в падавшем сверху свете; беззвучно шевелились губы.

В его мысли, обращенной к ним, была мольба, но она натолкнулась на неумолимую, смертоносную стену отчуждения.

Буркхальтер достал свой кинжал, через несколько мгновений металлические лезвия сверкнули и в руках у других…

Сверкнули и погасли.